Под влиянием таких соображений, Генерал Рузский вернулся в вагон к Государю, который, одобрив сделанный ему доклад Генерала Рузского, повелел задержать отправку по назначению заготовленных телеграмм.

В ожидании прибытия депутатов из столицы, я возвратился к себе в штаб; Главнокомандующий же решил остаться в своем вагоне на вокзале.

В штабе меня буквально разрывали на части; поминутно вызывали к аппарату из Ставки, где видимо очень тревожились неполучением определенного решения.

В этот период времени из Могилева от Генерала Алексеева был получен проект Манифеста, на случай, если бы Государь принял решение о своем отречении, в пользу Цесаревича Алексия. Проект этого Манифеста, насколько я знаю, был составлен Директором {233} Дипломатической Канцелярии при Верховном Главнокомандующем Н. А. Базили, по общим указаниям Генерала Алексеева.

По получении проекта манифеста я немедленно отправил таковой Генералу Рузскому в его вагон.

***

Около 10-ти часов вечера я получил известие о скором прибытии поезда с ехавшими к нам депутатами и потому отправился снова на вокзал.

Я нашел Генерала Рузского в его вагоне выслушивавшим доклад Коменданта города Пскова. Последний только что получил сообщение, впоследствии оказавшееся ложным, о движении со стороны Луги по шоссе на Псков броневых автомобилей с солдатами, принадлежавшими к Лужскому гарнизону.

Надо сказать, что разного рода тревожным слухам в то время не было конца, почему к ним и надлежало и общем относиться с большою осторожностью.
– Тем не менее вышеупомянутое известие, в виду перехода Луги на сторону восставших и нахождения на ст. Псков Императорского поезда, очень взволновало всегда спокойного Главнокомандующего и он тут же отдал ряд распоряжений об остановке этих автомобилей силою, не допуская до Пскова.

Покончив с этим делом, Генерал Рузский сообщил мне, что им отдано распоряжение о передаче ожидаемым депутатам просьбы пройти к нему в вагон, прежде представления Императору, дабы предварительно осведомиться "с чем они приехали"; затем он рассказал мне все, что произошло в мое отсутствие.

– Обдумывая наедине еще и еще раз положение, сказал мне Н. В. Рузский, и приняв в соображение, что сюда едет В. В. Шульгин (слывший у нас всегда убежденным и лояльным монархистом), мне пришла в голову мысль - не повернулись ли дела в столице таким образом, что отречение Государя явится ненужным и что страна окажется удовлетворенной созданием ответственного Министерства.

– Это прежде всего доказывает правильность Вашего совета Государю - не отправлять телеграмм об отречении до беседы с ожидаемыми депутатами, ответил я.

– Да, но мне думается, что в Царском поезде происходят какие то колебания в этом отношении. Я вижу это из того, что Государь присылал ко мне Нарышкина (Один из Флигель-адъютантов Императора Николая II) взять назад отданные мне временно на хранение телеграммы.

– Как же поступили Вы, Николаи Владимирович?
– спросил я.

– Я сказал Нарышкину, что буду по этому поводу с личным докладом у Государя и затем действительно прошел в вагон к Его Величеству.
– Государь объяснил мне свое требование о возвращении телеграмм его настоятельным желанием не отправлять таковые впредь до нового распоряжения.
– Я успокоил его в этом отношении и телеграммы {234} остались у меня.
– Но в этом эпизоде, добавил Генерал Рузский, я усмотреть наличие в Царском вагоне каких то новых колебаний...

Только впоследствии мне пришлось узнать, что Государь в этот период дня долгое время совещался с Лейб-Хирургом Профессором С. П. Федоровым о здоровье своего сына.

Получив новое подтверждение о неизлечимой болезни Цесаревича Алексея, Государь Император видимо тогда же решил изменить характер своего отречения и отказаться от Престола не только за себя, но и за сына; Генералу Русскому он однако о своем новом решении не сказал ни слова.

***

Чрезвычайно живо описывается в некоторых воспоминаниях тот, скажу "подсознательный" процесс, который в конце концов вылился в определенную мысль о неизбежности немедленного отречения от престола Императора Николая.

Однако, авторы этих воспоминали ошибаются, когда говорят, что мысль эта была впервые оформлена не в столице, а в Ставке, и при этом называют, в целях обвинения, имя Генерала Алексеева,

Из приведенного выше мною рассказа видно, что уже в ночь на 2-ое марта Председатель Государственной Думы, во время своей беседы с Н. В. Рузским, определенно затронута династический вопрос.
– Что же касается Генерала Алексеева, то последний лишь присоединился к мысли, высказанной по этому вопросу М. В. Родзянкой, и передал ее на заключение Главнокомандующих фронтами в телеграмме того же 2-го марта, но отправленной из Ставки, как мною уже отмечалось, лишь утром названного числа.

Я не думаю, чтобы почин в вопросе об отречении мог иметь какое либо решающее значение, ибо мысль о неизбежности такового отречения зарождалась у массы людей, и притом у части их - задолго даже до возникновения сейчас описываемых событий. Вытекала же она из оценки ими реальной обстановки того времени И если я счел необходимым остановить на данном обстоятельстве внимание моих читателей, то лишь в интересах исторической точности хода событий.

Важно, наоборот, отметить, что уже к ночи на 2-ое марта, эта мысль созрела и в Петрограде и в Ставке окончательно и что она стала обсуждаться громко, но не в качестве принудительного революционного "Действа", а как лояльный акт, долженствовавший исходить сверху и казавшийся наиболее безболезненным выходом из создавшегося тупика.