Заварив чашку ароматного чая, он было прошествовал в спальню, но в коридоре взгляд его упал на одиноко лежащий на тумбе чужой смартфон. Снова улыбнувшись, Том ухватил его. Забравшись в кровать, отпив горячего чая, терпеливо размотал наушники и вновь погрузился в релаксирующий и слегка тоскливый плейлист. Прикрыв глаза, откинулся на подушку и расслабился.

На самом драматичном моменте очередного музыкального шедевра песня прервалась и сменилась отчаянным звонком:

«Усталость забыта,

Колышется чад,

И снова копыта,

Как сердце, стучат»

Испуганно распахнув глаза и подскочив в постели, расплескивая себе на футболку кипяток, Том уставился на яркий экран. На него глядел красивый седовласый мужчина лет сорока с хитрым и озорным взглядом, подпись вызывающего абонента гласила: «Сергеич».

– Бл*ть… – Уилсон грустно поглядел на испорченную, прилипшую к телу футболку. – Сергеич, я тебя уже ненавижу.

Но Сергеич невозмутимо продолжал:

«Есть пули в нагане,

И надо успеть

Сразиться с врагами

И песню допеть»

Чертыхнувшись, британец кинулся в ванную комнату, на ходу сдирая с себя мокрую одежду:

– Да заткнешься ли ты когда-нибудь?! – заорал он на телефон из коридора. Звонок тут же стих.

Том замер и, отклонившись гибким телом назад, удивленно заглянул в комнату. С подозрением посмотрел на кровать.

Ополоснувшись еще раз, упрямо заварив себе свежую порцию чая, Уилсон снова завалился в постель. Надев наушники, продолжил прерванное начальником реанимации занятие.

Через минут пятнадцать Сергеич предпринял очередную попытку поговорить с девушкой, но Томас был уже внутренне готов к такому повороту событий:

– Обломись, – рассмеялся он изображению и с вызовом помахал перед ним пустой кружкой, – никого нет дома! И вообще, неприлично в такое время девушкам звонить! – объяснял почему-то охваченный самым искренним злорадством актер.

О том, что прослушивание чужих аудиозаписей на ворованном телефоне тоже не является верхом воспитанности, Том старательно пытался не думать. С ним такое приключилось впервые. Этим днем с ним много чего приключилось впервые…

Едва седовласый увалень оставил попытки наладить контакт с Лондоном, раздался уже другой звонок, и на экране объявился красивый молодой мужчина с русыми волосами и яркими голубыми глазами. Образ довершала семидневная щетина.

«Ляг, отдохни и послушай, что я скажу:

Я терпел, но сегодня я ухожу.

Я сказал: Успокойся и рот закрой.

Вот и всё. До свидания, чёрт с тобой!»

Уилсон, чуть нахмурившись, уставился на яркое, открытое, жизнерадостное лицо, которое называлось «Максим»:

– Откуда вы все к ночи повылазили? – злился уже актер. – У меня тут что?! Ночной слет русских мужиков?!

Звонок оборвался, и Том ахнул: от Максима было сорок три пропущенных за день вызова.

– О как! – многозначительно выдохнул, приподнимая в удивлении брови, мужчина. – Что она с тобою сделала?!

Одновременно Уилсон испытывал сейчас два чувства – вину и какое-то странное злорадство. Откуда взялось вдруг второе, он вообще не понимал.

Еще минут через десять звонки стихли, и Том, прослушивая русско-английско-немецкий плейлист, усевшись в постели по-турецки, задумчиво покручивал в руках телефон. Все же решившись, он открыл галерею и стал листать фотографии: Лондон, Лондон, Лондон… Такие завораживающие, снятые под крайне необычным углом и с интересного ракурса фотографии. Небо. Птица в нем.

Другой город. Невероятно красивый, такой же серый, хмурый, готически мрачный… Но манящий своей завораживающей тоской и обреченностью. На одном снимке актер узнал, наконец, Эрмитаж.

Она из Санкт-Петербурга? Мужчина улыбнулся и стал листать дальше.

Знакомая девушка, но лицо совсем-совсем юное, в окружении пятерых парней в медицинских халатах, она заливисто смеется, откинув голову назад, выдавая размашистый подзатыльник высокому брюнету. Парни хохочут, а один из них ставит ей сзади «рожки»…