— Но он же сам поехал, — прищурился Долгих.

— Наверное, он просто не ожидал, что всё именно так кончится.

— А почему ты думаешь, он заранее знал, что там опасно? — Ева слегка склонила голову набок.

— Он меня как-то очень подробно расспрашивал об усадьбе — что да как. А насчёт мутантов Черноречья — так у него в профиле висят аж три документальных фильма. Сама посмотри.

Ева достала коммуникатор и стала быстро щёлкать по экрану.

— А как ты узнала, что Евсеева по нему сохнет? — спросил Долгих, бросив короткий взгляд на коммуникатор дочери.

— А кто первый лайкает его стихи?

Ева подвинулась к отцу, показав экран коммуникатора.

— Евсеева, — кивнул Долгих.

— И потом, разве ты не видела, как она на него смотрит? — спросила Агнесса у Евы. — Понимаешь, человек становится сам собой, только когда думает, что его никто не видит. Всего-то и нужно, что капелька наблюдательности. Когда Валя думала, что на неё никто не смотрел, она прямо таяла рядом с Хубертом. Я думала, все это заметили. Разве нет?

— Не все такие наблюдательные, знаешь ли.

— Вот с них и начнём, — потёр руки Долгих.

— А эта пигалица Соня? — спросила Ева, постукивая углом коммуникатора по подбородку.

— С ней может быть проблема — она вполне может взять всё на себя.

— Дура, — фыркнула Ева.

— Зато самоотверженная, — улыбнулась Агнесса.

— Ладно, поехали, — скомандовал Долгих и поднялся, потирая руки.

— Пока-пока, — на прощание прощебетала Ева.

Когда Долгих ушли, в доме повисла давящая тишина. Агнесса подняла со столика буклет и подошла к окну. Непрекращающийся дождь сплошной серой пеленой накрыл пруд с цветущими лилиями, белую беседку и розарий, так что сад стал похож на старую выцветшую фотографию.

Агнесса почти не включала свет — сумерки всё же лучше, чем резкое электричество. Когда всё видно, одиночество буквально вопит, выскакивая из-за каждого угла.

Правдоруб, как обычно, не утруждал себя подтверждением фактов или хотя бы формальной проверкой достоверности. На первой странице он возмущался «дерзким нападением Агнессы Русаковой на талантливую студентку-стипендиатку», далее шли пассажи о «жестоком избиении», «многочисленных травмах» и «неотвратимости наказания». Правдоруб призывал подписать петицию об исключении Агнессы из Гимназии и объявил сбор средств для помощи Леопольдине.

Потом одна за другой следовали статьи о самой Агнессе. Правдоруб выложил личный рейтинг Агнессы, «на удивление низкий», обвиняя её в лени и бездарности. «Как руководство Гимназии допускает пребывание в своих стенах студентки, за год опубликовавшей всего три откровенно слабых рассказа, авторство которых вызывает многочисленные сомнения? — задавался вопросом Правдоруб. — Разве не труд является одним из составляющих кредо «Скандерии»? Где же здесь трудолюбие? Где работоспособность и самоотдача? В то время, когда другие студенты день и ночь шлифуют таланты и участвуют во всевозможных мероприятиях, Агнесса Русакова позволяет себе почивать на лаврах и бросать читателям подачки в виде отписок, которые и рассказами нельзя назвать. Что же позволяет ей оставаться в рядах одарённейших молодых людей этого столетия, занимая чьё-то место? Неужели только щедрые материальные вливания родителей? Готово ли руководство Гимназии так бесстыдно торговать собственными принципами и репутацией, разрешая ленивой и весьма посредственной, с позволения сказать, писательнице, носить гордое звание студентки «Скандерии»?»

Правдоруб в красках описывал происшествие в Растяпинске, упоминал о поездке в усадьбу (конечно же, обвиняя Агнессу, которая ехать не пожелала) и красочно описывал драку в Учебном квартале. Автор статьи сокрушался о том, что «студентам с подвижной психикой дозволяется сидеть за одной партой с совершенно здоровыми детьми, подвергая последних опасности».

Дальше повторялись ранее сказанные гадости об отце Агнессы и её друзьях — Еве, которую назвали «мыльным пузырём», Астре с «сотней пластических операций», суициднице Тоне, «тоже известной своей психической нестабильностью», бездарном Тимуре и плагиаторе Арнольде. И лишь о Вале и Хуберте не сказано ни слова. Зато хвалебная песнь Лере Вавилоновой и её «пророчествам».

— Опять прокололись, — пробормотала Агнесса.

А ведь Правдоруб в чём-то прав. За низкий личный рейтинг и почти нулевое годовое портфолио действительно могли поставить вопрос об исключении.

В дверь позвонили. Охранник вышел и через пару минут принёс свёрток, уже прошедший внутреннюю проверку.

— Спасибо, — кивнула Агнесса. Когда охранник ушёл, она отложила журнал и развернула посылку. Это прибыл её заказ — бумажные «Записки из мёртвого дома» в хорошем состоянии. Листая книгу, Агнесса медленно пошла в библиотеку, где хранилась коллекция бумажных книг, которую отец считал пустой тратой денег.

Агнесса, пожалуй, могла бы писать записки из своего дома, который живым тоже не назвать. Только вот не пишется. Уже год. Книга отправилась на полку к другим раритетным экземплярам.

В углу, на нижней широкой полке примостился пластиковый макет головы. Рядом — фотография с прицелом. И ещё карточка с лицом, практически один в один повторяющим черты самой Агнессы. Только стрижка короткая, а в петлице — алый бант. Варя Гранитова, она же графиня Иоанна Русакова, красная карательница, не подлежащая реабилитации. Только вот документы, которые Агнесса достала у подпольных архивариусов, говорили о том, что Иоанна спасала людей. Выдавала трупы случайных покойников за якобы расстрелянных ею священников и белых офицеров, помогая последним бежать.