Ефросинья с восхищением рассматривала ткань, привезенную Юрием. Плотный переливчатый красный шелк на платье. Узорный в мелкий ромбик, синий шелк на канты. Тонкий, просвечивающийся, словно паутина, белый шелк на плат. И лён, мягкий, как облако, на нижнюю рубаху.

— Передай Давиду Юрьевичу от меня поклон и большое спасибо, — поблагодарила она Юрия.

Десятник усмехнулся в усы, поклонился, да уехал, а Фрося с Реткой принялись кроить. Несколько часов ушло на то, чтобы всё вырезать и сметать. А после со словами «Нам отец Никон наказ дал помочь с уроком» пришли две монахини и забрали часть работы.

Через несколько часов беспрерывного шитья Ефросинья устала и отпустила Ретку погулять. Оставшись одна, она с удовольствием и до хруста в позвонках потянулась, раздумывая чем бы себя занять, как вдруг дверь в комнату отворилась, и на пороге возникла пожилая женщина: высокая, статная, красивая. Притом красивая именно по меркам будущего. Ефросинья уже успела отметить, что люди, её окружавшие, были далеки от идеала. Все рябые, веснушчатые, со следами ран и перенесенных болезней, многие без зубов или с обвисшей половиной лица. С выгоревшими на солнце волосами, с обветренными губами и сутулой спиной. Однако эта женщина не растеряла с возрастом своей стати и грации. На ней было надето темно-синее платье из очень тонкой шерсти и черный шелковый платок. Сзади стояли еще две дамы в одежде из неокрашенной серой шерсти, но тоже очень хорошей выделки.

Незнакомка несколько долгих мгновений рассматривала Фросю, потом удовлетворенно кивнула.

— Ты не крестьянка из Ласково, — замечание прозвучало как утверждение.

— Нет, — Фросе стало крайне любопытно, кто это к ней пожаловал накануне свадьбы.

— Врачевать откуда умеешь?

— Отец лекарем был, — помедлила и добавила: — Я мало что из этого знаю. Азы.

— Однако не умеючи, ты сначала пасынка моего вылечила, а потом и сына.

Ефросинья сильно постаралась, чтобы та гамма удивления, что сейчас завернулась в рог внутри, не выказала себя на лице. «Мама Давида? Мачеха Юрия? Очень интересно! А ведь сотник ничего о семье не рассказывал».

Отчасти скрыть накатившие эмоции помог короткий вежливый поклон.

— Здесь мне повезло. Я предположила, что это могло быть. Предположение оказалось верным и у меня имелись ингредиенты для лечения.

— Да, я слышала, — губы сжались в косую усмешку, — мёд и молитвы.

— Не только, — скривилась Ефросинья. — Мёд и молитвы хороши в дополнение к нормальным лекарствам.

Матушка Давида улыбнулась, прикрыв рот белой ладонью.

— Вот теперь я точно уверена, что ты родственница отца Никона. Мало того, что внешне похожи. Так ещё на язык оба колкие.

Ефросинью такое предположение несколько удивило.

— Мы не родственники.

— Правда? — Женщина, казалось, была озадачена. — Тогда почему он сделал тебя своей крёстной дочерью? Дал приданное, да такое, что не каждый боярин себе позволит, к тому же, согласно сговору, твоя часть — это деревня Герасимка в семи верстах от Мурома, с мельницей и мастерскими. Я, безусловно, рада, что мой сын наконец твердо решил жениться и, как оказалось, настолько выгодно. Но меня беспокоят все те слухи и тайны, что вокруг тебя витают.

Первое мгновение Фрося решила, что ей послышалось или что она перевела сказанное неправильно, а потом пришло понимание. Ярость кипятком опалила нервы. Вот значит как! Брачный договор, приданное и собственное имущество. За дорого её, однако, купили. Пришлось закрыть глаза и выдохнуть. Не здесь, не сейчас и не при этой женщине спускать с цепи свою злость.

— Я не местная. Вокруг чужаков всегда полно слухов, — ответила она, тем не менее, спокойно.

— Это верно, — как-то грустно отозвалась женщина. — Что ж, вижу, что они по большей части надуманные. Ты грамотная?

— Да. Русский и латынь знаю.

Собеседница изумленно подняла бровь.

— А греческий?

Фрося смутилась.

— Очень плохо, к сожалению. Как-то не надо было.

На лице гостьи отразилась потрясающая гамма эмоций. От удивления до неверия. Она протянула руку к одной из дам, и та ей вложила небольшую книгу.

— Взгляни.

Фрося с трепетом взяла в руки томик, раскрыла и в изумлении прочла:

— «Мази госпожи Зои-Царицы[1]». Не может быть! — воскликнула она в восхищении. До её времени об этом медицинском трактате дошли лишь противоречивые слухи и фотографии, сделанные с кинопленки из Флорентийской библиотеки.

Ефросинья раскрыла посредине и снова прочла:

— «Об умеренности в пище, питье, сне и бодрствовании». Удивительно, — она погладила пальцами страницу. — А правда, что это Евпраксия Мстиславна написала?

— Кто ж ещё?! — усмехнулась родительница Давида. — А греческий твой и вправду ужасен. Нельзя так. Пусть тебе эта книга от меня подарком будет. Отчего-то мне кажется, она тебе лепше сундуков с шелком.

— Спасибо. Так и есть, — Фрося прижала к себе сокровище. — Мне даже нечем отблагодарить в ответ.