Шрифт:
Лучше бы она этого не говорила!
Инна выпрямилась напряженной струной.
— Меня здесь больше ничто не держит. Я решила, и я уеду… — Голос был сухим и презрительным. — Я ненавижу все это. Вы понимаете? Не-на-ви-жу!
— Нас ненавидишь? — задохнулся от ярости отец. — Страну, которая тебя растила, кормила, учила? Ах ты, тварь неблагодарная! Ты послушай, мать! Она за красивой жизнью гонится! А на нас ей плевать! Сына бросает! Память его отца предает!
— Хватит! — взвизгнула Инна. — Я приеду за Алешкой! И только посмейте мне помешать!
Она круто развернулась и ушла в свою комнату собирать вещи.
Алешка проснулся от криков и сидел в кроватке, сонно тараща глазенки.
— Мама… — сказал он басом и заревел.
Инна подхватила его на руки, привычно стягивая мокрые штанишки.
— Ты не плачь, — как взрослому, спокойно и тихо говорила она малышу. — Я скоро вернусь… И мы поедем с тобой туда, где всегда тепло и растут мандарины… Ты же любишь мандарины? Мы будем рвать их прямо с дерева… И у тебя будет папа… Он тебя будет любить… Обязательно будет…
Она переодела и укачала сынишку, болезненно морщась от громких скандальных голосов родителей за стеной. Потом упаковала чемодан и легла рядом с Алешкой на диване, крепко прижав его к себе…
Утром они с Женей улетели в Крым.
Солнце, море, номер на двоих в хорошем пансионате…
Инна старалась наслаждаться отдыхом, подставляла лицо солнцу, плескалась в ласковой соленой воде. И старалась не смотреть на гомонящих у кромки воды малышей. Как здорово было бы вывезти сюда Алешку. Он бы загорел и облопался безумно дешевыми фруктами. Лучше не думать об этом…
А после солнечного дня наступала темная, по-южному непроглядная ночь. Это было самое страшное время суток. По ночам Инне приходилось делить постель с влюбленным и нетерпеливым женихом…
Она зажмуривалась, пересиливая отвращение, покорно принимая его ласки и… представляя вместо него другого…
Это удавалось иногда, и тогда Инна вновь на короткие секунды становилась счастлива, забывалась в восторге, но, очнувшись, не могла понять, кто лежит рядом с ней, и вздрагивала в паническом ужасе. Руки искали знакомые плечи и натыкались на чужое тело, пальцы привычно перебирали волосы и не узнавали. Другие глаза, другие губы, другие поцелуи…
«Ничего, — твердила себе Инна. — Я привыкну. Ведь днем он мне не противен. С ним даже интересно. Он много знает, увлекательно рассказывает, заполняет болтовней все то время, которое я потратила бы на эти бессмысленные, бесполезные воспоминания… Он добрый… Он меня любит… С ним мне будет… удобно…»
Но оказалось, что холодный расчет не всегда приводит к желаемому результату. Конечно, приятно чувствовать себя любимой, но для счастья нужно еще и любить самой. Эта простая истина ускользнула от Инны.
Наверное, Женя чувствовал ее холодность. Но приписывал это стеснительности, ведь сам он тоже с трудом учился перебарывать собственную робость. Он считал, что все идет так, как и должно быть.
Глупый! Он не подозревал, что бывает иначе…
Ее родители на свадьбу не пришли. Пышная еврейская свадьба с безумным количеством приглашенных, родных, знакомых и просто полезных людей… Инна воспринимала все это как спектакль, не имеющий к ней ни малейшего отношения. Словно она на сцене играет роль чьей-то невесты в ослепительно белом платье с пышной фатой. Массивное золотое кольцо мешало, она все время крутила его на пальце, пока под ним не начала шелушиться кожа.
Слава Богу, что здесь не орали по русскому обычаю: «Горько!» — заставляя целоваться прилюдно и ревностно следя за поведением жениха и невесты. Чинные длинные тосты, хороший оркестр, прилично сервированный стол в дорогом ресторане…
Дома у Жени уже нельзя было принимать кого-либо — мебель распродали, в квартире остались только ящики и баулы с вещами, упакованными к отъезду. Было мрачно, пусто и тоскливо, как на вокзале.
Свою первую официальную ночь они провели на полу на матрасе…
А через несколько дней страну покидала не Инна Соломина, а Инесса Гинзбург — стройная молодая женщина с поджатыми губами и застывшим злым взглядом.
Вновь прибывших поселили сначала в кибуце.
Инна была оглушена и подавлена новой обстановкой, новыми обычаями, новым укладом.
Она видела, что даже свекру и свекрови трудно им соответствовать, хотя они изо всех сил делали вид, что все идет по плану, как задумано.
Денег у них на руках не было — все сдавалось в общий котел и распределялось на нужды маленькой общины. Еда, необходимая одежда, обстановка — все согласовывалось и «выделялось». Раз в неделю подходила их очередь на пользование автомобилем. Тогда они ездили по историческим местам, и это было единственным развлечением, отдушиной после нудного, дурацкого труда на апельсиновых плантациях.