В его комнате.

Одних.

Помогая ему лечь, я понимаю, что впервые вижу его комнату. Я никогда не заглядывала в его комнату, пока была в Старом Дворце, и это нормально. Потому что, оглядываясь вокруг, я понимаю, что вот это и есть его настоящая комната, его настоящее личное пространство. Место, где он действительно может быть самим собой.

Она выполнена в тёмно-синих тонах. И это так в его стиле. Когда я думаю о Данте, я представляю себе синеву. Как его глаза.

Огромная и удобная кровать, с тёмно-синими покрывалами и подушками. В ногах кровати лежат несколько фотоплёнок и фотоаппарат (вероятно, именно так их оставил Данте перед отъездом в Старый Дворец больше недели назад). Я просматриваю их и вижу, что это изображения оливковых рощ и заката. Романтично и мечтательно. И он действительно хорош в захвате красивых фотографий. Я кладу их на стол.

Мебель в комнате выглядит тяжёлой, а ещё здесь есть зона гостиной с диваном и столиками по краям, на которых лежат стопки фотографий. Даже отсюда я вижу свои фото. Но я больше не злюсь. Очевидно, что это его любимое увлечение. Не преследование. Это просто... он. И он действительно хорош в этом.

С края стола улыбается фотография его матери. Она стоит в рамке, богато украшенной серебром, а женщина, изображённая на фотографии, обаятельна и красива. Есть ещё одна фотография Данте с его отцом. Они оба стоят на краю лодки с названием «Даниэлла». Интересно, это имя матери Данте? Но я не могу спросить его об этом, потому что он уже храпит на кровати. Он всё ещё полностью одет и лежит поверх одеяла.

Я решаю, что это несомненно и есть имя его матери.

И, чёрт возьми, я снова употребила слово «несомненно».

— Риз, — тихо произносит Данте. Он сонный, тёплый и свернулся калачиком на кровати. Он тянется ко мне. На этот раз он не морщится, когда двигается, так что либо ему лучше, либо болеутоляющие помогают. Вероятно, смесь того и другого.

Я быстро пересекаю комнату и сажусь рядом с ним.

— Спасибо, — шепчет он и берёт меня за руку, — за то, что осталась со мной.

Его ладони тёплые и имеют небольшие мозоли от работы с Дариусом. Я глажу его большой палец своим. И одно лишь прикосновение к его коже воспламеняет меня. Но сейчас это не лучшая новость, поскольку он сломлен, чувствует боль и хочет спать. Но эмоциональная нагрузка прошлой недели выросла, и теперь я жажду, чтобы он прикоснулся ко мне.

Его прикосновения реальны.

Это значит, что он в порядке.

Они осязаемы.

И я нуждаюсь в них.

Как и он.

Я знаю это, потому что он притягивает меня к себе, и я прижимаюсь к нему, стараясь не задеть его ушибленные ребра. Он наклоняется ко мне и целует, его губы мягко касаются моих, и я выдыхаю ему в рот.

Он стонет, но не от боли.

Этот стон говорит мне, что ему нравится то, что мы делаем.

В животе разгорается пламя, достигая сердца, и руки начинают путешествовать по его телу.

Они легко скользят по его плечам, спине, бедрам, ягодицам. Он осторожно перекатывается на бок, лицом ко мне, и его руки тоже двигаются.

Они повсюду.

И он целует меня.

И все мысли покидают мою голову.

Он шепчет моё имя, и я, действительно, больше не могу думать ни о чём другом. Мне нравится, как он произносит моё имя. Происходящее между нами нереально. Словно во сне.

Но руки Данте так реальны, и их тяжесть говорит мне, что всё происходящее — определённо не сон.

А потом он слегка перемещается и морщится от боли.

И это напоминает мне, что это определенно не сон. И он всё ещё ранен. Мы не должны делать это.

Я тихо говорю ему.

— Данте, ты должен отдохнуть. Ты всё ещё ранен. Доктор сказал, что тебе нужно отдохнуть.

Он смотрит на меня, его глаза ласковые и влажные, и моё сердце тает. Потому что он кажется таким уязвимым, и его хрупкость в этот момент делает его ещё более прекрасным, чем обычно. Даже прекраснее, чем загорелый, красивый и уверенный в себе Данте, каким он обычно является.

— Я сожалею, — шепчет он. И я вздрагиваю.

— Сожалеешь о чём? — удивлённо спрашиваю я.

— О том, что воспользовался тобой. Ты пытаешься мне помочь, а я этим пользуюсь.

Он такой серьезный, и я не могу сдержать смех.

— Ты — болен, — указываю я. — Разве не я та, кто пользуется тобой?

Он тихо смеётся, и я присоединяюсь к нему, потому что это правда.

И в то же время нет.

Потому что он хочет меня так же сильно, как и я хочу его.

И он говорит мне это.

Его голос хриплый и сексуальный, и я практически таю, превращаясь в лужицу.

— Я скоро отдохну, — говорит он мне. И в его голосе слышится обещание.

Нежное и вкрадчивое обещание.

В моём животе снова вспыхивает пламя, и я киваю.

— Знаю, — отвечаю я, затем наклоняюсь, целую его в лоб и накрываю одеялом. — Сладких снов.

— Пусть тебе приснюсь я, — произносит он, закрывая глаза.

«Всегда», — думаю я.

— Может быть, — отвечаю вместо этого.