Он очень хорошо меняет тему. Это то, что я поняла на прошлой неделе. И мы многое узнали друг о друге за последние несколько дней. Нам нечего было делать, кроме как разговаривать в этой больничной палате. Я рассказала ему всё о Бекке, Квинне, Конноре и доме.

Он рассказал мне всё об Элене, её отце, Кабрере и о том, каково это — вырасти в семье Гилиберти.

Это было захватывающе.

И теперь я чувствовала, что на самом деле понимаю его.

Он действительно хороший человек, который просто родился в золотой клетке.

— Да, — отвечаю я. — Я снова разговаривала с ней сегодня утром. Она передаёт тебе наилучшие пожелания и с нетерпением ждёт встречи с тобой.

Вчера Данте предложил пригласить Бекку сюда на неделю или две в конце лета. Я посчитала, что это отличная идея, как впрочем и Бекка. Сейчас она работает над прессованием своей мамы, пока та не согласится отпустить её за океан. Я задумываюсь на мгновение, не обратиться ли к Дмитрию, чтобы посодействовать решению этого вопроса, но потом отвлекаюсь, когда Данте слегка покачивается, поднимая свою сумку и опуская её на кровать.

— Ты в порядке? — с беспокойством спрашиваю я, бросаясь к нему, чтобы поддержать за локоть.

— Я не инвалид, — говорит он мне. — Я просто неделю не вставал с постели. Ооо... а это мысль!

А потом он с намеком и с огромным преувеличением играет бровями, и я смеюсь. Его анальгетики развязывают его обычно джентльменский язык.

— В обычной ситуации, это звучало бы заманчиво, но не сейчас, — отвечаю я. — Больничные трубки и накачанный наркотиками парень не делают эту идею заманчивой.

— Нет? — он выглядит разочарованным.

— Нет, — подтверждаю я. — И я сейчас не могу думать ни о чём подобном. Я слишком волнуюсь за тебя, чтобы размышлять о такой ерунде.

Ложь.

Пять тысяч раз.

Вот сколько раз за прошедшую неделю я мечтала о том, как руки Данте окажутся на моём теле. Он лежал на больничной койке, а в моей голове роились грязные мысли. Его предки с картин несомненно укоризненно смотрели бы на меня. Если бы они могли меня видеть. Чего они не могут сделать.

— Ты готов? — спрашиваю я, борясь с румянцем, который проступает на моих щеках от моих нелепых и грязных мыслей.

— Да. А ты?

Боже, определённо. Но это двусмысленный вопрос. И сейчас не время об этом думать.

— Я подгоню твою машину, хорошо?

Он кивает, и я ухожу, чтобы попросить персонал вывезти машину из гаража. По настоятельной «просьбе» Данте я ездила на ней в больницу и обратно. Сначала мне было боязно сидеть за рулём такого дорогого механизма, но сейчас я уже чувствую себя уверенней. Теперь я понимаю, почему он так небрежно относится к своим роскошным вещам. Мне стыдно признаться, но я тоже к ним привыкла. Это странно. Наверное, такова человеческая природа. Вы привыкаете к тому, что вас окружает.

Я помогаю Данте забраться на пассажирское сидение, и он всё ещё кажется бледным. Но его накачали анальгетиками, так что я сомневаюсь, что он чувствует боль. И из-за лекарств он очень болтлив на пути к Дому Гилиберти.

— Ты уверена, что не питаешь чувств к Коннору? — спрашивает он меня уже в третий раз с тех пор, как мы покинули больницу. Я улыбаюсь и качаю головой, сосредоточившись на поворотах.

— Да, я уверена, — уверяю я его. — Он мне как брат. Он всегда был мне братом. Он дёргал меня за косички и прятал моих Барби.

— Я завидую ему, — заявляет Данте. — Он знал тебя, а я нет.

И теперь я благодарна за болеутоляющие, которые делают Данте разговорчивым. Он открывает ту его сторону, которую я никогда раньше не видела. Очень человеческую, не вполне уверенную в себе сторону. И мне это нравится. Это говорит мне о том, что Данте Гилиберти не совсем совершенен.

Это заставляет меня любить его ещё сильнее.

Изгибы дороги и мерное покачивание машины в сочетании с обезболивающими делают Данте сонным, и он засыпает, слегка похрапывая, задолго до того, как мы добираемся до дома. Я подъезжаю к зданию, бужу его и помогаю пройти в дом.

Маринетт, удивительно проворная для пожилой женщины, бежит впереди нас и открывает дверь в спальню Данте, чтобы я могла помочь ему пройти в комнату. Он опирается на меня, а я тащу его вещи и помогаю ему идти. Из-за медицинских препаратов он балансирует на грани сознания. В противном случае он бы никогда не позволил мне взвалить на плечи такие тяжести.

Но со мной всё в порядке, потому что это заставляет меня чувствовать, что я, наконец-то, делаю что-то, чтобы помочь ему. Я благодарю Маринетт, и она оставляет нас с Данте наедине.