Густой горячий чай унял озноб в теле и мыслях. Магомед не задавал много вопросов, как позже понял Амир – из-за соседей за столом. Три «семьи» разных и чужих людей, живших в одной камере, посменно занимали стол и кровати, почти не общались и старались не мешать и не замечать друг друга.

По одному люди за столом менялись – проснувшиеся подсаживались и пили чай, другие шли занимать освободившиеся шконки. С Амиром здоровались, смотрели кто с интересом, кто с безразличием. Теперь его окружали лица с одинаковыми короткими черными и рыжеватыми бородами, у нескольких на жестких волосах плотно сидели тюбетейки.

Невысокий худой парень со среднеазиатским добродушным лицом, хозяйничавший у шкафа с чаем и посудой, наклонился к Магомеду и коротко сказал что-то. Тот поднялся и кивком позвал Амира следовать за ним.

Они прошли вдоль ряда тесно выстроенных кроватей в дальний угол камеры.

– Саид, вот он. – Магомед пропустил Амира вперед.

На застеленной домашним покрывалом кровати под светом небольшой лампы сидел мужчина лет пятидесяти, плотного телосложения, с рябыми от пробивавшейся седины волосами. Он держал перед собой книгу, и, когда Амир поздоровался, поднял глаза от заплетенных арабской вязью страниц, не меняя выражения лица, словно продолжал читать что-то и в лице Амира.

Старший задал ему те же вопросы, что и Магомед, и отложил книгу.

– Ты дагестанец?

– Даргинец. По отцу.

– А мать?

– Русская.

– Откуда сам?

– Местный.

– Мусульманин?

– Да. – Амир ответил не сразу, и прозвучало неуверенно.

– Соблюдающий? – Саид спросил спокойно, но как-то иначе.

Амир пожал плечами.

– Когда как.

Старший поднялся с кровати и посмотрел Амиру в глаза.

– Значит нет.

Его гипнотический взгляд лучом прошел насквозь. Саид двинулся к проходу между кроватей, и Амир посторонился, чтобы пропустить его, а потом пошел следом.

Они сели за стол и все тот же среднеазиатский парень поставил перед Саидом чай и сладости.

– Джазака Ллаху [7] , Юсуп.

– Ва Ийаки [8] . – Юсуп уважительно кивнул.

Саид сделал глоток и посмотрел на Амира.

– Если ты мусульманин, держись с нами. Мы все брат за брата. Будешь один – будут проблемы. Здесь только кажется, что никому ни до кого нет дела. Все всё видят и помнят.

Амир молча кивнул. Саид продолжил:

– Но ты должен соблюдать шариат. Аль-Хамду ли-Ллях, для нашей уммы сделали молельную. Ходи вместе со всеми. Делай намаз. Ты Коран читаешь?

– Нет.

– У меня есть на русском, возьмешь потом.

Амир кивнул и отвел взгляд.

– Смотри, решать тебе.

– Я понял. Спасибо, брат.

– Если что-то будет нужно – обращайся к Магомеду или ко мне. Ты что-нибудь ел? Может, чаю?

– Уже попил. Спасибо, Саид. От души.

Саид кивнул и достал из кармана телефон. Амир отвернулся к окну.

За прутьями решетки тянулась серая перспектива гаснущего дня. За восемь месяцев в СИЗО простая геометрия корпусов, оград, проволочных гирлянд перестала резать глаза и душу и вросла в единый массив реальности. Из чувств остались только обида на мать, тоска по маленькой сестре и болезненная угасающая надежда.

Барак работал в цехе тротуарной плитки – холодном ангаре старой постройки с высокими поросшими пылью окнами, уходящими под самую крышу. Редкие батареи скудно цедили тепло, которое выливалось в открытые двери, когда выходили нагружать тачки песком и щебнем.

Амир курил, оперевшись на штабель готовой плитки, и наблюдал за работающими. В гуле прессовального станка заключенные угрюмо двигались по цеху, махали лопатами, закидывали что-то в бетономешалку. Амир ни дня в своей жизни не работал ни на кого, кроме собственной семьи, и не представлял, что можно чувствовать, отдавая все свои силы чужой сытой жизни. Наверное, заключенные просто не думали об этом, чтобы не подливать горечи к и без того несъедобной тюремной баланде.

И справедливость, и несправедливость нашей жизни дозируются беспорядочно – кому сколько попадется. Кто-то из этих людей заслуживал и более сурового наказания, кто-то не заслужил никакого, но все равно скреб лопатой по заскорузлому корыту. Зато на таких полигонах для отходов цивилизации, где все метафизическое теряет власть, а людьми управляют такие же люди, стихийные силы судьбы укрощены, упорядочены и построены в шеренги, а справедливость – такой же ликвидный товар, как сигареты или колбаса.

Амир мог заплатить и заплатил. Выкупил для себя ту долю справедливости, которую так и не получилось выторговать у прокурора. Теперь он хоть и сочувствовал работающим, но все более отстраненно, как обычно и бывает, когда попадаешь в особый круг – ты отделяешься и постепенно перестаешь замечать остальных.

Амир докурил и растер окурок о земляной пол. К нему быстрым шагом направлялся Магомед.

– Все, ты теперь в конторе. – Он кивнул в сторону теплушки в углу цеха. – Можешь идти, там все наши. Телик посмотри, чай попей.