Аня заговорила не сразу. Какое-то время продолжала в мыслях говорить с собой же, а потом разрезала напряженную тишину тихим, но звонким:

— Я решила… — произнесла, глядя не на Корнея, а по-прежнему на пол за его спиной. — Ты сказал, что если я решу съехать — не будешь против. Я решила. Мне кажется, так будет лучше. Мне точно будет…

Только договорив, все же осмелилась посмотреть на Корнея. И он увидел во взгляде подозрительное спокойствие. Пугающее даже. Такое, что не сомневаешься: дунешь — взорвется. А почему вдруг — понятия не имеешь. И почему вдруг тебе это важно — тоже без понятия.

— Ты ночью съезжать собираешься? Это принципиально? — Корней прищурился, думал сделать шаг к ней, но увидел в девичьем взгляде предостережение, поэтому остался на месте.

— Не хочу тянуть. Сейчас хочу. — Сощурился еще сильней, когда Аня мотнула головой, выпаливая решительно…

Несколько секунд молчал, дышал, смотрел… И снова хотелось подойти и встряхнуть… Но вместо этого произнес:

— В чем проблема? Случилось что? — как самому показалось, даже в меру спокойно. Конечно, всегда был риск, что его «спокойно» для нее по-прежнему «пугающе», но сегодня, кажется, нет. Потому что Аня внезапно улыбнулась, пусть и грустно… Перевела голову из стороны в сторону, потом посмотрела Корнею в глаза… И не ответила ни на один из вопросов.

— Я написала Алине. Это девочка из ССК. Она сейчас на базе, но сказала, что я могу побыть пару дней в ее квартире, я знаю, где ключи. Это не проблема…

Собиралась сказать что-то еще, но Корней ее перебил. Сделал шаг к ней, остановился. Потому что сама Аня… Вроде как меланхолично-спокойная, подскочила, отступила, выставила вперед руку, посмотрела так, что понятно: просит все же не подходить…

— Что за бред, Аня? По-человечески давай. Что с телефоном? Что за необходимость съезжать сейчас? Что за чертов детский сад?! — последний вопрос крутился на языке все время их странного диалога, но слетел только сейчас… И тут же попал в цель, потому что Аня снова улыбнулась, обняла себя руками, передернула плечами:

— Обычный детский сад, Корней Владимирович. Это же я… Вы же понимаете…

— Что я понимаю, Аня? Я понимаю, что трезвоню тебе полдня. Ты игнорируешь, потом отключаешь. Приезжаю — сумки собраны. Ты съезжаешь. На вопросы не отвечаешь. Как еще назвать это, если не детский сад?

Корней почувствовал телефонную вибрацию в руке, посмотрел на загоревшийся экран телефона, понял, что звонят по работе, скинул, швырнул на диван. Ровно туда, где еще недавно сидела Аня. Она проследила за этим движением, безошибочно определяя в нем злость… Вздрогнула, сильнее сжала плечи пальцами, посмотрела на Корнея… Впервые за вечер хотя бы немного более «живым» взглядом. Своим, а не покрытым стеклом равнодушного легкомыслия. Абсолютно ей не свойственного.

— Телефон разбился. Вы простите, я растяпа. Не смогла прочесть, что писали. И звонки видела, но взять не могла — сенсор сломался. Решила, что лучше отключу.

— Прекрасно, — слушая, Корней чувствовал, что градус злости растет. И что тушить его все сложнее, хотя надо. Потому что чем закончится — понятно. Уже было раз. Хватило. — Очень хорошо решила, Аня. Спасибо. У тебя телефон разбился, а я гоню сотню киллометров, чтобы проверить — жива ли вообще…

Мужчина произнес, делая еще один шаг к ней, и получая такой же пятящийся к окну. И новый взгляд — хмурый, со складкой между бровей, будто просящий: «ну не мучайте вы меня»…

Вот только как не мучить-то, когда нихрена не понятно?

— Я жива. Вроде бы. Извини. Не подумала. Просто… — Аня замялась, почему-то перевела взгляд — с него на один из табуретов рядом со столом… — Приходила твоя Илона.

Произнесла, несколько секунд «тупила», по-прежнему глядя на высокий стул, потом усмехнулась, снова посмотрела на Корнея.

— Отлично, — который произнес, не изменившись в лице. Не выказал ни удивления, ни раздражения. Хотя испытал, несомненно. И многое сразу стало ясно. — И что хотела

моя

Илона?

Специально произнес так же, как сама Аня. Понимал, что это — замашка начинающей мазохистки. Маленькой. Дурной. Ревнивой. Мазохистки.

— Чтобы я съехала. Имеет право, наверное…

Которая переживает в голове ужасную личную драму, но пытается держать лицо. Пытается делать вид, что она спокойна в своем равнодушии. Поэтому произносит задумчиво, передергивает плечами, снова сжимая их сильней.

— Ошибаешься. В моем доме правила пока что устанавливаю я. Если вы с Илоной решили иначе — это проблемы абсолютно не мои.

Корней сказал, Аня снова улыбнулась.

— Да. Ты прав. Требовать имеешь право только ты. Требовать и требовать… Требовать и требовать… Требовать… И требовать…

Она говорила раз за разом, будто заведенная.

Корней же только сильней сжимал челюсти, потому что… Раньше думал, что худшее, что может делать женщина — закатывать истерики. А теперь сомневался. Ведь тупое согласие с каждым словом, когда очевидно — просто сдалась — раздражало больше. Он шумно выдохнул, потянулся к лицу, закрывая на пару секунд глаза, с силой нажимая на них… Никогда бы не подумал, что может одновременно так злиться, и так сдерживаться.