Он скорбно сжал руки и потупил взгляд.

— Но я не дам нашей матери сгореть, Эмель. Поэтому я и пришёл. Сегодня мы отправим её на небо, когда солнце будет в зените. К югу от деревни.

Если гости на пирушке в честь Хаф-Шаты и поверили лжи Короля о том, что смерть тех людей была всего лишь спектаклем, то после пропажи жён они познали правду. И тогда его маска была сорвана. По деревне поползли слухи, началась паника. Гости начали быстро паковать свои вещи и уехали ещё до полудня. Алтамаруки совсем обезумели и ожесточились. Никто не хотел встречаться им на пути.

Жизнь за пределами дворца напоминала кошмарный сон. Она была так непохожа на то, что происходило здесь всего несколько дней назад, и всё стало даже хуже, чем было осенью. Лавки и дома были заперты, а люди тихо сидели внутри. Никто не гулял по улицам, дети не носились от дома к дому. Королю по прежнему грозила огромная опасность, поэтому жители решили затаиться и подождать пока она не минует, и довериться предательской надежде — конечно же, в последний раз — что они наконец-то где-нибудь осядут.

К югу от деревни мы обнаружили четыре тела, завёрнутые в белые саваны, лежащие рядом друг с другом. Было очень рискованно предавать небу тела жён Короля, тогда как его приказ был иным. Но Латиф был смелым, как и его мать. Я тоже училась быть такой.

Восемь стражников, это были определенно сыновья, собрались вокруг мёртвых и медленно освободили тела от ткани. Стервятники уже кружили, зная, что их ждёт пир. Медленно и торжественно мужчины — мальчики — пропели свою песнь Мазире, умоляя, чтобы Она забрала их матерей на небо и приняла в свои объятия.

У меня больше не осталось слёз. Опустошенная, я опустилась на землю. Тави сказала, что не хочет присутствовать. Она никогда не видела погребения раньше, и не знала то, что знала я. Церемония была красивой и изысканной. И каждый раз, когда стервятники приземлялись, казалось, что сама Мазира была здесь, забирая с собой души для успокоения. Боль затихала, а печаль исчезала вместе с мясом стервятников. Вместо этого наступало облегчение и спокойствие. Я ждала приземления стервятников. Я ждала, и ждала. Летите сюда, птицы, избавьте нас от этого горя.

Я хотела, чтобы Саалим был здесь рядом со мной, чтобы я могла опереться на него. Чтобы я могла что-то сказать, позволить нам забыть. И простить.

Золотой орел закричал у меня над головой, присоединившись к стервятникам. Он сделал круг вместе с ними, потом ещё, и ещё. А затем словно что-то сказал им и полетел прочь. Стервятники начали плавно снижаться на мёртвые тела, широко расставив крылья, их перья развевались. И затем, кусочек за кусочком, они унесли смелых безрассудных женщин к матери богов.

Шли дни, от Короля по-прежнему не было никаких вестей. И если бы не Латиф, мы бы до сих пор не знали о смерти наших матерей. Гнев превосходил моё горе от потери матери. Король сам должен был сообщить нам об этом. Он был нашим отцом. Я чувствовала, что мои дни буквально подогревались этим гневом. Я закипала от мысли о его пренебрежении, не говоря уже обо всём остальном.

Ахиры утопали в своей печали и страхе. Те, кто не потерял своих матерей, вели себя осторожно и тихо в окружении остальных. Атмосфера в шатре стала напряженной и беспокойной. Если кто-то пускал слезу, к нему присоединялся целый поток. Так ахиры выражали свою печаль, после чего начинали болтать о том, что они будут следующими. Конечно же, алтамаруки должны были напасть на ахир, поэтому одни из нас считали, что мы должны были оставаться дома, а другие качали головами. Отцу было наплевать на наши жизни, мы были недостаточно ценными для того, чтобы приставлять к нам солдат.

Было совершенно невыносимо слушать про их бесконечные страхи. Я знала, что они были не в курсе того, за чем охотились алтамаруки, и что всё это было виной нашего отца. Но всё же я как можно чаще уходила бродить по дворцу. Я молилась в раме, наблюдала за тем, как крутятся горшки на тяжёлом гончарном круге из камня, или слушала стук металла во время ковки мечей. Но мне всё равно было тяжело.

Саалим не приходил ко мне, и я не звала его, несмотря на то, что очень этого хотела. Я не знала, какие у нас теперь отношения. Знал ли он об участии моей матери в бунте, о её смерти? Я начинала нервничать, думая о своей матери и о Саалиме. Я потеряла столько всего за такое короткое время. Теперь у меня остались только Тави, только Фироз. Я прижала ладонь к своему лбу, закрыла глаза и, сделав движение бёдрами, села на свой тюфяк.

Я задыхалась. Это было слишком. Мне надо было уйти из дворца.

Тави ничего не сказала, когда я встала. Остальные молча смотрели на меня, наверняка, считая меня идиоткой, или бессердечной, или эгоистичной, или какой угодно ещё, но меня это не заботило. Я не видела Фироза уже долгое время, и я скучала по нему.

Солнце уже почти начало садиться, и я не удивилась, когда увидела, что лавка Фироза пуста, поэтому я пошла к нему домой. Было крайне неприлично врываться к нему, но я была в отчаянии. Я хотела увидеть его улыбку, услышать разговоры о чём-то ещё. Я не хотела думать о маме. Я устала от алтамаруков и от их вмешательства в нашу жизнь. Меня измотала паника — хотя она и была объяснима.