Знаешь, как трудно было забыть тебя, когда даже не могла от тебя убежать? Я имею в виду, что вычеркнула тебя из своей жизни... и каждый раз, когда вижу твое лицо, я сомневаюсь, правильно ли поступила, что никогда не говорила тебе об этом. Я чувствую этот укол неуверенности в себе, глупости за то, что так легко влюбилась в тебя, хотя ты предупреждал меня, что я тебя возненавижу. Ты ведь знал, правда, Ной? Можно сказать, что я была более увлечена тобой, чем ты когда-либо мог быть увлечен мной. Но ты просто не мог сказать мне этого, потому что нуждался в любви. Я не могу винить тебя. Ты чувствовал себя покинутым большую часть своей жизни, так что, как бы мне этого ни хотелось, я не могу винить тебя за то, что ты позволил мне любить тебя. Я заставила тебя чувствовать себя хорошо. Ты заставил меня чувствовать себя в безопасности.

Я помню, как думала, что все, чего я хотела, это доказать тебе, что ты достаточно хорош — я любила бы тебя, если бы ты позволил мне, но я была недостаточно хороша, и ты доказал это, когда даже не боролся за меня.

Господи Иисусе! Она была более чем достаточно хороша, и я бы позволил ей любить меня, если бы только знал, черт возьми.

Наверное, мне следует поблагодарить тебя за то, что ты забрал худшую часть моей жизни и сделал ее терпимой. Ты обещал, что мы справимся вместе.

Она уходит и, хотя тебя здесь нет, я нашла утешение в твоем голосе по радио. Я засыпаю, слушая свою песню, потому что она напоминает мне о том, что я чувствовала тогда. А в этот момент мне просто нужно что-то знакомое.

Откладываю письмо и откидываюсь на спинку стула, деревянные ножки которого стонут. Проглатываю остатки пива, хватаю еще одну бутылку, выхаживаю туда-сюда несколько раз, прежде чем снова сесть и схватить письмо.

Ты сказал, что я небезразлична тебе.

Но я любила тебя, вот почему сказала тебе, что этого недостаточно, Ной. Мне нужно было, чтобы ты любил меня, а не смотрел на меня как на друга. Ты сказал мне, что не можешь потерять меня, и все же, ты просто ушел.

Папа просил меня держаться от тебя подальше, но я этого не сделала. Я слишком сильно любила тебя, чтобы кто-то указывал мне, что делать. Через несколько месяцев после того, как ты уехал, он признался, что велел тебе оставить меня в покое, и хотя это должно было улучшить ситуацию, это не так, потому что ты не боролся за меня, ты даже не спорил, и тогда я поняла, что это была односторонняя любовь.

Мы так и не попрощались, и трудно отпустить кого-то, когда не было никакого закрытия. Я провела много ночей, теряясь в мыслях о том, что могло бы случиться, если бы я рассказала тебе. Я слишком много раз просыпалась с ощущением вкуса твоих губ, что сводило меня с ума. Я хочу, чтобы ты знал, как сильно ты повлиял на меня, и я молюсь, чтобы написание этого письма позволило мне уйти — отпустить эти воспоминания, боль и гнев, которые вспыхивают во мне, когда я слышу твое имя.

Ты заставил меня поверить, что ты был тем, кем не был, и любовь к призраку так долго почти разрушила меня.

Ханна

Нахмурившись, я допиваю пиво, глядя на слова на странице. Я любил эту девушку. Черт, она сама сказала, что каждая песня, которую я написал, была о ней — как она могла поверить, что ничего не значит? Ты не пишешь песен о ком-то, кто не имел для тебя никакого значения.

К обратной стороне письма прикреплен конверт, но я в него не смотрю. На сегодня с меня достаточно, поэтому швыряю письма на стол, хватаю пиво и, пошатываясь, поднимаюсь по лестнице на второй этаж, миновав пять спален, которые никогда не будут использованы, направляюсь в главную спальню. Допиваю свое пиво, ставлю бутылку на тумбочку с мраморной столешницей, которая стоила четыре тысячи, а потом забираюсь под одеяло своей огромной кровати и смотрю в потолок, жалея, что вернулся в свой дерьмовый дом в том маленьком городке, где она спит у меня на груди.

Но я здесь, один.

На следующее утро просыпаюсь с сильной головной болью и со стоном переворачиваюсь на другой бок. Один день. У меня только один день дома, прежде чем я должен был вернуться на гастроли. До того, как это стало моей жизнью, я думал, что певцы сидят в своих особняках, как клоны Хью Хефнера с гитарами. Черт, я не мог ошибиться сильнее. Ты гастролируешь месяцами. Одна ночь в Чикаго, а потом летишь в Лондон. Япония, кто, бл*дь, знал, что им нравится то дерьмо, которое я пою в Японии? Потом, когда возвращаешься домой, ты пишешь песни, встречаешься с людьми. Записываешься. Даешь интервью и участвуешь в ток-шоу. Изнурительно, знаю, но пока ты не окажешься в этой шкуре, ты не сможешь оценить, как это действует на твою голову.

В Рокфорде я был просто маленьким говнюком с хорошим голосом.

Девчонки хотели меня трахнуть. Парни меня ненавидели. Но я знал, кто я, и знал, кто мои друзья: Тревор и Бенджи — и я не разговаривал с ними месяцами. Но здесь все хотят быть моими друзьями. Люди используют и злоупотребляют тобой. Ты забываешь, что ты человек, потому что все связано с брендом.

«Подумай о своем бренде, Ной».

«О, ты не можешь опубликовать это в социальных сетях, это повредит твоему бренду».

«Улыбнись! Ты деревенский парень без забот — запомни, бренд!»