Бренд! Бренд! Бренд!

К черту бренд!

Им было все равно, что я напиваюсь до одури, лишь бы улыбался и говорил с сильным деревенским акцентом: «Да благословит вас Бог» в конце каждого шоу. Это такое дерьмо.

Сажусь в постели, потирая рукой подбородок, потом хватаю телефон и набираю номер Тревора. Три гудка спустя звонок переходит на голосовую почту. Я вешаю трубку и, пошатываясь, бреду в душ, ее письма все ещё свежи в моей памяти. Чем дольше думаю об этом, тем больше злюсь. Неужели я был таким гребаным идиотом, что позволил ей просто уйти? Да, был. Я сделал это, потому что боялся получить травму, и в процессе причинил боль нам обоим.

Она ненавидит меня, должна ненавидеть. Она думает, что я использовал ее.… Я не могу этого вынести. По крайней мере, не позволю ей поверить в эту чушь. Я не могу ей позвонить. Не могу связаться с ней в социальных сетях. И у меня всего один день до того, как я уезжаю в очередной тур.

— Черт.

Выключаю душ и хватаю полотенце, когда выхожу, только наполовину вытираясь, прежде чем вернуться в свою комнату. Один день — это все, что мне нужно, чтобы все исправить. Натягиваю джинсы и футболку, которые прилипли к моему влажному телу. Хватаю чемодан у двери и вываливаю его содержимое на кровать, прежде чем запихнуть туда чистую одежду.

Она любила меня, и это все меняет.

Четыре часа спустя проезжаю мимо бабушкиного дома. Боже, я чувствую себя дерьмово из-за того, что не останавливаюсь, но она не знает, что я в городе. И никто не знает. Потому что в последний раз, когда я приезжал, люди пронюхали об этом, и бабушке пришлось позвонить шерифу, чтобы убрать фанатов с лужайки.

Выезжаю на Каунти-Роуд и проезжаю мимо старого кладбища. Когда в поле зрения появляется черный почтовый ящик, мое сердце бешено бьется в груди. Сэмпсон сидит на крыльце, когда я въезжаю на гравийную дорожку и паркуюсь под дубом. Как только глушу двигатель, он лает и несется с крыльца, пробираясь сквозь кучу листьев к моему грузовику.

— Привет, Сэмпсон. — Он кружит вокруг меня, виляя хвостом и обнюхивая штанину моих джинсов.

Знакомый скрип сетчатой двери привлекает мое внимание, и я поднимаю взгляд как раз перед тем, как она с грохотом закрывается. Джон подходит к краю крыльца и опирается руками о потертые перила. Какая-то часть меня хочет спросить его, достаточно ли я хорош для Ханны сейчас? Но я этого не делаю. Мне все равно, что он думает, меня волнует только она.

— Я оставил ее одну, как ты и просил, — говорю я, раскинув руки. — Это хорошо сработало?

Он опускает подбородок на грудь, сжимая пальцами перила.

— Мне не следовало этого делать…

— Ну, мне не следовало так легко сдаваться. — Делаю несколько шагов по направлению к дому. — Я пришел, чтобы извиниться перед ней, Джон.

— Ее здесь нет.

— Я подожду. — Прислоняюсь к стволу дерева, на которое лазил ради нее.

— Ее здесь нет, Ной. — Он поднимает взгляд, и я замечаю, как сильно он постарел. Глубокие морщины, кажется, навсегда отпечатались на его лбу. В его волосах больше седины, чем я помнил. Наверное, стресс от потери Клэр взял свое. — Она уехала после смерти мамы. Она тяжело это восприняла. Мы все тяжело это восприняли.

Провожу рукой по лицу и выдыхаю. Мне жаль его. Чувствую себя ужасно. Я самый дерьмовый человек на свете, потому что меня там не было, когда я обещал ей, что буду.

— Прости, — шепчу я. — Не могу себе представить…

— Ну, теперь она с Господом. — В его голосе слышится легкая дрожь, он отталкивается от перил и направляется к двери.

— Джон! Мне нужно с ней поговорить.

Он кладет руку на дверную ручку и останавливается, тяжело вздохнув.

— Я ценю твое желание извиниться, но она через многое прошла, и я думаю, будет лучше, если ты ...

— Я заботился о ней больше всего на свете. Мне нужно извиниться за то, что я ушел.

Джон оглядывается через плечо.

— Ты сделал для себя очень много хорошего, ты должен гордиться. — С этими словами он шагает внутрь, и сетчатая дверь за ним захлопывается.

Ты, должно быть, издеваешься надо мной!

Разочарование пронзает меня, напрягая мышцы. Низкий рык вырывается из моего горла, когда я смотрю на окно ее комнаты. Когда закрываю глаза, воспоминание о том, как она стояла перед окном и роняла рубашку, кажется таким реальным. То, как она целовала меня, то, как смотрела на меня, как будто я мог быть для нее всем. Как я мог не понять, что она любит меня?

Кипя от злости, бросаюсь обратно к своему грузовику и завожу двигатель, прежде чем выехать на дорогу. Я понятия не имею, где она и был ли у неё кто-то, и мысль о том, что она засыпает с другим мужчиной, чуть не убивает меня. Эти поцелуи, эти легкие прикосновения. Они должны быть моими. Она должна быть моей.

К тому времени, как грузовик въезжает подъездную дорожку бабушки, мои костяшки пальцев болят от того, как сильно я сжимал руль. Ее цыплята клюют что-то в гравии посреди дороги, поэтому давлю на клаксон, и они рассыпаются по двору.