Шрифт:
И тут признательная Белла расплакалась от избытка чувств.
– Не плачь, милочка, - сказал ей отец, утирая глаза, - это мне простительно расчувствоваться немножко, когда я вижу, что моя любимая дочь, после всех ее разочарований, окружена таким вниманием и со временем, наверно, будет блистать в свете, но ты сама не плачь, ради бога, не плачь. Я очень им обоим благодарен. Поздравляю тебя от всего сердца, душа моя.
Тут добродушный и мягкосердечный херувим вытер слезы, а Белла обняла его за шею и нежно поцеловала посреди дороги, взволнованно тараторя, что он самый лучший отец и самый лучший друг и что в день своей свадьбы она станет перед ним на колени и попросит прощения за то, что дразнила его, словно не знала цены его терпеливому, сострадательному, доброму и вечно юному сердцу.
При каждом новом эпитете она снова принималась целовать отца, так что у него, наконец, слетела с головы шляпа, и сама Белла расхохоталась без удержу, когда ветер покатил шляпу по мостовой, а отец бросился ловить ее.
Как только мистер Уилфер поймал шляпу и немножко отдышался, они опять двинулись дальше, и отец спросил Беллу:
– А четвертый номер, душа моя? Смеющееся лицо Беллы сразу омрачилось.
– Может быть, сейчас еще не стоит говорить про номер четвертый, папа. Пока что буду надеяться, что еще не все потеряно, что на самом деле этого, может, и нет, что я ошиблась.
Перемена в Белле вызвала у херувима повышенный интерес к номеру четвертому, и он негромко спросил:
– Может быть, этого и нет, душа моя? Может быть, чего нет, душа моя?
Белла задумчиво посмотрела на него и покачала головой.
– Нет, все-таки я знаю, что так оно и есть, папа. Слишком даже хорошо знаю.
– Милая, ты меня совсем расстроила, - отвечал ей отец.
– Может быть, ты еще кому-нибудь отказала, душа моя?
– Нет, папа.
– Ну, кому-нибудь дала согласие?
– предположил он, высоко подняв брови.
– Нет, папа.
– Может, есть еще кто-нибудь, кто хочет попытать счастья, если ты ему позволишь?
– Насколько мне известно, нет, папа.
– Но, может быть, есть такой, который не решается сделать предложение, а тебе этого хотелось бы?
– спросил херувим, прибегая к последнему ресурсу.
– Что ты, папа, конечно нет, - сказала Белла, опять встряхивая его руку.
– Да, конечно нет, - согласился отец, - Белла, милая, я не усну сегодня ночью, если ты мне не расскажешь про номер четвертый.
– Ах, папа, ничего хорошего нет в номере четвертом! Мне так жаль, так не хочется этому верить, я так старалась ничего этого не видеть, что очень трудно будет сказать даже тебе. Дело в том, что мистера Боффина портит богатство: он меняется с каждым днем.
– Дорогая моя Белла, надеюсь, что этого нет, уверен, что нет.
– Я тоже надеялась и верила, что нет; но с каждым днем он все больше и больше меняется к худшему. Не ко мне - со мной он всегда один и тот же, - но к другим. У меня на глазах он становится подозрительным, капризный, вздорным, деспотичным, несправедливым. Если богатство когда-нибудь портило хорошего человека, то оно испортило моего благодетеля. И все-таки, подумай, как страшна притягательная сила денег! Я это вижу, я боюсь этого и не знаю, как на меня подействуют деньги, может быть тоже изменят к худшему. И все-таки я всегда думаю о деньгах, хочу денег; и в той жизни, какую я вижу перед собой, все деньги, деньги и деньги, и еще то, как деньги могут изменить жизнь!
ГЛАВА V - Золотой Мусорщик попадает, в дурное общество
Ошибался ли живой и ясный ум маленькой Беллы или Золотой Мусорщик в самом деле, пройдя через горнило испытаний, оказался шлаком? Худая слава бежит: скоро все мы это узнаем. В самый вечер ее возвращения с семейного торжества произошло нечто такое, за чем Белла следила во все глаза, насторожив уши. В доме Боффинов была одна боковая комната, которая называлась комнатой мистера Боффина, Далеко не такая пышная, как прочие апартаменты, она была много уютнее и дышала той семейственной простотой, которую деспотизм обойщиков упорно изгонял отовсюду, не сдаваясь на усиленные просьбы мистера Боффина пощадить ту или другую комнату. Итак, хотя эта комната занимала в доме весьма скромное место, выходя окнами на бывший угол Сайласа Вегга, и отнюдь не претендовала на бархат, атлас и позолоту, ее можно было бы сравнить с удобным халатом или теплыми домашними туфлями, и, когда старичкам хотелось провести вечер особенно приятно, сидя перед камином, они проводили его в комнате мистера Боффина.
Как только Белла вернулась, ей доложили, что мистер и миссис Боффин сидят в этой комнате. Войдя в нее, она застала там и секретаря: должно быть, он пришел по делу, потому что стоял с какими-то бумагами в руке возле стола, на котором горели затененные колпачками свечи, а мистер Боффин сидел за этим столом, откинувшись на спинку кресла.
– Вы заняты, сэр, - сказала Белла, нерешительно останавливаясь в дверях.
– Нисколько, милая, нисколько. Вы же свой человек. Мы вас не считаем за гостью. Входите же, входите. Вот и старушка сидит в своем уголку.
Миссис Боффин подтвердила его слова приветливым кивком и улыбкой, и Белла, взяв книжку, села в углу у камина, рядом с рабочим столиком миссис Боффин. Место мистера Боффина было по другую сторону камина.
– Ну, Роксмит, - сказал Золотой Мусоищик и так резко стукнул по столу, чтобы привлечь его внимание, что Белла вздрогнула, перевертывая страницу, на чем же мы остановились?
– Вы говорили, сэр, - неохотно ответил секретарь, бросив взгляд на остальных присутствующих, - что пора уже назначить мне вознаграждение.