– Что у тебя есть такого ценного, что ты не отдал бы ни за что на свете, а, Бучино?

– Только мои яйца, – отозвался я, высоко подбрасывая в воздух два ароматических шарика моей госпожи.

– Ты никогда за словом в карман не лез, верно? Ничего удивительного, что она так к тебе привязана. Ты, конечно, маленький засранец, но я знаю с дюжину мужчин в Риме, которые не глядя махнулись бы с тобой местами даже сейчас. Ты счастливчик, что тут еще можно сказать.

– Счастье проклятых, – возразил я. Странно, но теперь, когда мы были на волосок от смерти, правда легко слетала с моих губ. – С тех самых пор, как моя мать впервые взглянула на меня и лишилась чувств. – И я ухмыльнулся во весь рот.

Он долго смотрел на меня, а потом покачал головой.

– Даже не знаю, что и думать о тебе, Бучино. Твои кривые ручки и ножки и большая голова не мешают тебе быть самоуверенным маленьким ублюдком. Знаешь, что говорил о тебе Аретино? Что само твое существование бросает вызов Риму, потому что твое уродство честнее всей его красоты. Интересно, что бы он сказал о том, что сейчас здесь творится, а? Он ведь знал, что это случится непременно. Он прямо так и сказал, когда проклял папу в своем последнем предсказании.

– Хорошо, что его здесь нет. Или обе стороны уже сожгли бы его перо.

Асканио ничего не ответил, а лишь уронил голову на стол, словно это было для него уже слишком. Иногда его можно было застать склонившимся над печатными станками даже в предрассветные часы, когда он торопился оповестить город о последних новостях из его утробы. Тогда ему нравилось ходить по краю; пожалуй, он ощущал себя едва ли не властителем дум. Но сырость тюремной камеры осушила его храбрость и подлила горечи в его жилы. Застонав, он вдруг резко выпрямился.

– Мне нужно идти. – Но его по-прежнему била дрожь.

– Ты можешь остаться здесь, по крайней мере, на некоторое время.

– Нет, нет, я не могу… мне… мне надо идти.

– Ты вернешься к прессу?

– Я… я не знаю. – Он вскочил на ноги и теперь метался по кухне, превратившись в сплошной комок нервов, морщась и вздрагивая при каждом движении. Глаза его испуганно скользили по комнате. Снаружи крики нашего соседа сменились дикими прерывистыми стонами. – Хочешь знать, что я сделаю, когда все это кончится? Вытащу свою вонючую задницу отсюда. Осяду где-нибудь подальше. И попробую вкусить мирной жизни.

Вот только мирная жизнь рушилась на наших глазах. Взгляд его вновь безостановочно заметался по комнате.

– Ты должен пойти со мной, Бучино. Ты умеешь считать в уме, а твои пальцы жонглера с легкостью справятся с набором букв. Подумай над моим предложением. Может, ты сумеешь пережить все это, но даже лучшие куртизанки остаются в профессии всего несколько лет. А так, я думаю, мы с тобой оба преуспеем. У меня есть деньги, и, учитывая твое знание темных улочек и переулков, я готов биться об заклад, что ты благополучно выведешь нас отсюда.

Изнутри дома донесся какой-то звук. Такое впечатление, что кто-то встал и теперь бродил впотьмах. Асканио подскочил к двери прежде, чем я успел открыть рот. Его снова прошиб пот, и дышал он тяжело и с хрипом. Я провел его к главному входу и, поскольку он, в некотором роде, числился моим другом, объяснил, как добраться закоулками до ворот Сан-Спирито в том месте, где еще вчера находилась городская стена, а сегодня должен был образоваться зияющий пролом. Если он сумеет дойти до него, у него появится шанс.

Лежащая снаружи в темноте площадь была пуста.

– Удачи, – сказал я.

Асканио съежился, стараясь держаться поближе к стене, и, когда он свернул за угол, мне вдруг пришло в голову, что я больше никогда не увижу его.

Вернувшись обратно на кухню, я вдруг заметил какой-то предмет на полу под столом – наверное, он выпал у Асканио из-под куртки, когда он вскочил на ноги, чтобы уйти. Нырнув под стол, я поднял тряпичный кошель. Из него выскользнула ярко-алая книжица небольшого формата в кожаном переплете: сонеты Петрарки. Безупречно выделанную кожу украшали тисненые золотом буквы, серебряные уголки и изящный круглый замок с какими-то цифрами. Ей было самое место на полке у видного ученого, а в чужом городе она запросто могла составить репутацию любому печатнику. Пожалуй, я попытался бы догнать его, если бы не услышал чьи-то шаги снаружи на каменных плитах двора. Словом, я едва успел сунуть книгу за пазуху, как в дверном проеме появилась синьорина.

Она накинула атласный пеньюар, ее роскошные волосы спутались, ниспадая на спину, а кожа вокруг губ покраснела, исцарапанная капитанской щетиной. Но глаза ее оставались ясными. Она обладала величайшим талантом – умением делать вид, будто ее бокал пустеет с такой же скоростью, как и у остальных ее сотрапезников, и при этом она ухитрялась сохранять ясную голову даже после того, как их похоть растворялась в алкоголе.

– Я слышала голоса. – Она окинула внимательным взглядом беспорядок на кухне. – Кто здесь был?