– Сколько же кораблей! – восхитился Николай. – Целое скопище! Я-то думал, у нас порт, а это тогда как назвать?

– Для этого существует одно слово – Александрия!

В городе у Феофана было много дел, и он, подумав и решив, что так оно будет лучше, отвел сына в Дидаскалион – средоточие христианских богословских умов, в котором в свое время подвизались Климент и Ориген, и которое ныне в очередной раз возрождалось после последних гонений. Пользу от этого учреждения Феофан видел немалую: малец послушает умных людей, а коль надоест – глядишь, и к купеческому делу присмотрится…

Но Николаю не надоело: день ото дня он посещал Дидаскалион в сопровождении отцовского раба-педагога и, словно губка, жадно впитывал в себя Знание. Что-то казалось невероятным, что-то спорным, что-то как-то явно не могло соответствовать тому, чему учил его дядя – и все слышанное ребенок как бы раскладывал в своей голове по кучкам – что взять на вооружение, что перепроверить, а о чем и переспросить. Не стеснялся он и лично поговорить с прославленными учителями; те, поначалу лишь величественно снисходя к маленькому мальчику, затем заметили его живой ум и тягу к знаниям и беседовали с ним уже всерьез и подолгу, а один добрый старичок, расчувствовавшись, даже подарил ему два цилиндрических кипарисовых коробка с книжными свитками, натертыми кедровым маслом от моли – целое сокровище.

Мечтой Николая было остаться бы там надолго, но многочисленные дела Феофана завершились довольно быстро, и он приготовился к отплытию, забив зерновозы хлебом и тканями. Однако перед возвращением маленькому Николаю довелось увидеть одно из самых причудливых явлений античного мира – александрийскую дионисийскую процессию. Конечно, она ни в какое сравнение не шла с тем действом, которое происходило, к примеру, в царствование блаженной памяти Птолемея Второго Филадельфа, однако могла произвести сильное впечатление и на не столь искушенную душу, как у маленького сына патарского купца. Процессия отрезала ликийцев от пути в гавань, поэтому пришлось терпеливо ждать, пока она закончится. А ждать пришлось долго!

После кортежа звезд следовали мужчины, ряженые силенами и сатирами – рогатыми козлоногими спутниками Диониса, бога вина и разгула. Они были облачены в пурпурные плащи и несли позолоченные и увитые плющом факелы. Их задачей было растолкать толпу для шествия Ник – Побед, украшенных золотыми крыльями и украшениями, облаченных в хитоны с изображением зверей и несших большие курильницы высотою в шесть локтей. За Никами везли алтарь, за которым шла процессия мальчиков и сатиров. Далее шли два силена-глашатая в пурпурных плащах и белых сапогах, сопровождая очень высокого человека, изображавшего из себя год, и не менее высокую женщину с венком и веткой пальмы в руках, изображавшую пятилетие. За ними шли четыре женщины-Хоры – времена года, сатиры, поэты, треножники и, наконец, гигантская статуя Диониса 10 локтей высотой, лившая вино из золотого кубка. За ней – длинные ряды жрецов и жриц и, наконец, дикие вакханки – полуголые, в звериных шкурах, с распущенными волосами, держащие живых змей, кинжалы, факелы и тимпаны.

– Смотри, Николай, до какой степени безумства может дойти человек… – шепнул сыну Феофан.

Николай не ответил ничего, но думал о том же самом. Богооставленность – вот, что пришло ему в голову. Только это не Бог оставил людей, а они Его… Тем временем ряды вакханок-македонок, мималлонок, бассарок и лидянок прошли, и 60 мужчин тянули колесницу со статуей Нисы – персонификацией города, где родился Дионис. Статуя была 6 локтей высоты, увенчана золотым венком из плюща и виноградин из драгоценных камней и, будучи хитрым автоматом, как бы сама вставала, совершала возлияние молоком из золотого кубка и затем садилась – древняя Александрия славилась своими автоматами, действовавшими под воздействием пара или по принципам гидравлики. За Нисой везли огромное точило, в котором ряженые сатиры утаптывали виноград, а за ним – огромный винный мех, сшитый из барсовых шкур, из которого лилось вино. Далее прошла процессия зверей, больше заинтересовавшая маленького Николая. Многих он никогда не видел живьем. В свите Диониса шествовали рязряженные золотом слоны, козлы, страусы, верблюды, собаки, пантеры, барсы, львы, носороги, жирафы – и разнесчастнейший белый медведь, еле дышащий от несносной для него жары.

Наконец, процессия прошла, и можно было идти дальше. Благословившись у мощей Евангелиста Марка, Феофан, его сын и те ликийцы, которые были христианами, покинули Александрию. Феофан видел, что мальчик не хотел уезжать.

– Горюешь? – спросил он его.

– Очень, батюшка. Я полюбил этот город.

– Надеюсь, не за дионисийскую процессию? – усмехнулся было Феофан, но серьезный, укоряющий взгляд сына заставил его быть с ним серьезным. – Да ты ж его почти не видел – провел все дни с мудрецами и богословами.

– Это-то меня и огорчает, что я так мало пообщался с ними.

– Ничего. Бог рассудит – может, ты и будешь здесь обучаться. Кто знает… Но ты поговори сначала с дядей, все ли тут так ладно, как тебе кажется. Сам я в этом деле человек довольно темный, и мало ли, что люди болтают, только вот Ориген, который вышел из этой школы и сам в ней преподавал, что-то где-то там перемудрил… Короче, у него остались ведь последователи. Поговори обязательно с дядей, надеюсь, его авторитет не упал в твоих глазах от сравнения с александрийскими мудрецами. И книги, что тебе твой новый знакомый подарил, тоже ему покажи – мало ли что там…

Николай согласно кивнул головой. Впереди был путь домой, а дома он поступил согласно совету – на следующий же день отправился к дяде-епископу…

Николай, епископ Патарский, внимательно выслушал рассказ тезки – племянника, просмотрел привезенные им свитки.

– Хорошие книги, мой мальчик; «Протрептик» Климента, выпестованный в александрийском училище, не оставляет от язычества камня на камне. А вот «Апологию» Афинагора мне читать не доводилось, я про нее только слышал, но исключительно хорошее. Возьму почитать, если ты не возражаешь.