После отплытия из Куриона, основанного, по преданию, сыном самого Геракла, корабли отправились на юг – чтобы попасть в Амафунт, надо было обогнуть небольшой полуостров. В это время зоркий глаз Феофана что-то заметил вдалеке: он подозвал Николая и указал рукой на еле заметное вдали облачко:

– Видишь его?

– Да, отец.

– Запомни, сынок: не успеем мы развернуть корабли и вернуться в Курион, как здесь будет такая буря, какой ты еще не видывал.

– Буря? – не поверил своим ушам ребенок, – При таком спокойном море, чистом небе и ярком солнце? Да еще в таком скором времени?

– Эх, Фома неверующий, ты сейчас в этом убедишься. Бегом на мостик, и оставайся там; в бурю я вновь встану у рулевого весла, а пока надо отдать все распоряжения. Хорошо, что ветер не к земле, но все одно – надо успеть отойти подальше, сбросить паруса и сложить мачты.

Шквал налетел быстро и для постороннего человека совершенно неожиданно. Яростно вздымались громады пенных волн, соединяясь, как казалось, со свинцовыми клубами туч, и кидали грузных «Океаниду» и «Левкотею», словно скорлупки грецких орехов. Кого-то смыло за борт: человек ласточкой кувырнулся в воздухе, был тут же накрыт валом воды, и более его никто не видел. Ударил гром, и где-то вдали ослепительно сверкнул нерв молнии. «Этого вот еще не хватало», – подумал Феофан, всею грудью налегая на весло; действительно, от молнии никакое кормщицкое искусство не спасет, загорится корабль – всем конец, в такую бурю никто не выплывет – но Бог милостив, авось, и обойдется… Тут Феофан заметил сына, вцепившегося в поручни кормовой галереи и серьезно наблюдающего за его действиями. Перекрывая грохот волн и скрип дерева, купец гневно закричал:

– Ты зачем здесь? Я где велел тебе находиться?!

– На мостике среди трусливых купцов как стать моряком? – звонко ответил Николай и улыбнулся отцу; тот жестом подозвал его к себе, убрал рукой налипшие на лоб сына мокрые волосы, потрепал по плечу и сказал:

– Тогда держись, ликиец!– и нараспев прочитал из Гомера: «Рать ликиян Сарпедон и блистательный Главк предводили, живших далёко в Ликии при Ксанфе глубокопучинном»!

Буря бушевала долго, но не выдали ни корабли, ни люди. Ярость волн ломала и дерево, и кости, но вот, наконец, выдохлась; качка ослабела, а из-за расползавшихся в стороны туч победоносно блеснул луч солнца.

– Вот и слава Богу, – только и изрек Феофан. – Будем жить.

Повреждения исправляли в Амафунте. Там же свезли на берег часть каменного балласта – вещь хорошая, сгодится любому – из расчета на будущий груз вина и среднюю осадку судов в два – два с половиной метра.

Предводительствуемые Феофаном купцы отправились на городскую агору; Николай увязался вместе с ними. На торговой площади – гвалт невообразимый. Продают все, что угодно душе и телу. Николая привела в недоумение колоссальная статуя Исиды: египетская богиня с увенчанной коровьими рогами головой невозмутимо стояла, выпятив грудь, в классической египетской позе замершего шага. Феофан только усмехнулся:

– Что ты, сынок, хочешь от людской темноты? Ну, поставили Исиду на острове Афродиты – ничего, вроде как ужились девчонки, не ругаются. Я вот в Иераполисе видел египетского сокола – Гора; ишь, куда залетел, даром, что гранитный. А если серьезно – где-то это дань новым увлечениям, а где-то и египетской оккупации. Лет ведь эдак 600 назад наши родные Патары тоже были взяты египтянами, которые и само название их изменили на Арсиною, и только сирийский царь Антиох Третий Великий, Селевкид, помог нам выбить их… Но я тебе об этом после расскажу, если захочешь, вон, наши рукой машут – нашли, верно…

Точно так и было: нашелся знакомый винный оптовик, и начался причудливый процесс переговоров: киприот хоть и был знакомым, выгоды своей упускать не хотел, и Николаю пришлось воочию увидеть все акты комедии, конец которой был известен: после острых слов, демонстративных уходов и клятв ликийцы с киприотом сторговались: часть денег была уплачена немедленно, все разошлись по делам: виноторговец извлекать свои запасы, ликийцы улаживать формальности и платить сборы.

Пока шла бюрократическая волокита, к гавани стали подъезжать телеги с остродонными амфорами, запечатанными смолой: такая странная конфигурация сосудов позволяла погрузить весьма впечатляющее их количество, так как они ставились ряд на ряд, причем днища верхнего ряда уставлялись в промежутки между амфорами нижнего ряда: только самый нижний ряд составляли плоскодонные амфоры; каждый сосуд для сохранности и удобства транспортировки был снабжен повязанной у ручек веревкой. Внутри была «кровь лозы», знаменитое кипрское сладкое медовое вино из Кинистери, с юго-востока гор Троодоса, отведав которое девять веков спустя Ричард Львиное Сердце, завоевавший Кипр, скажет: «Это вино королей и король вин». Торговец обобрал ликийцев изрядно, но товар того стоил; кроме того, в Александрии за него планировалось выручить куда больше.

Погрузку осуществляли корабельные рабы в темных одеждах и кипрские наемники. Порт жил своей жизнью. Работорговец погружал свой живой товар. Бичи нещадно хлестали воздух и спины рабов. Какой-то безумного вида человек с дикими криками бросился в воду и утонул – как сказали, разорившийся купец. Толпа у пристани яростно била пойманного нищего, чего-то укравшего по бедности своей. Город, в котором некогда приносили в жертву Зевсу путников, мало изменил свой нрав. Много людского горя и страданий повидал Николай в Амафунте, одном из самых цветущих городов Кипра… Этого не могли затмить ни искусство зодчих, создавших величественные храмы и дома, ни красота средиземноморской природы. Николай покидал Кипр в глубоких раздумьях. Прав, прав был дядя, говоря, что эта поездка послужит воспитанию его души… Вот, наконец, римский таможенный чиновник обмакнул стилос в чернила и начертал на черепке битой амфоры: «Антоний, сын Ариота, заведующий портовым надзором Амафунта, Феофану, патарскому купцу, дает свидетельство в том, что получен мною от тебя портовый сбор за погрузочные операции (enormion), которые ты произвел 25 августа четвертого года Цезаря Гая Аврелия Валерия Диоклетиана Августа и второго года Цезаря Марка Аврелия Валерия Максимиана Августа. 25 августа Антоний, сын Ариота, деньги получил». Став обладателем этого бюрократического черепка, Феофан взошел на корабль и отдал приказ выходить из гавани и брать курс на Александрию.

Переход был совершен напрямик и без особых происшествий. С ветром в целом везло не очень, и лишь через несколько дней вдали засветился Александрийский маяк – одно из 7 чудес Древнего Мира, построенный над пещерой легендарного Протея. Свет исходил из его верхней круглой части, сравнительно небольшой по сравнению со средней и нижней. Средняя была восьмигранной, раза в два выше и шире верхней, а нижняя, самая массивная, также превосходила размерами среднюю более, чем в два раза, и представляла из себя вытянутый, суживающийся кверху четырехгранный прямоугольник, покоящийся на невысоком широком фундаменте-крепости с четырьмя башнями по углам. Возвышался маяк на острове Форос. Первый эллинистический царь Египта Птолемей Первый Сотер соединил остров с материком Гептастадионом – дамбой-насыпью, и обустроил, таким образом, из одного порта два, которые соединялись между собой специальными переходами под двумя мостами вышеупомянутой дамбы.