«Ну-ну, коврик ты мохнатый, как только разберусь с тем, что творится в моей душе, сразу же тебе «веселенькую» жизнь устрою!» — думала она, занимаясь своими привычными делами.

После того поцелуя и столкновения, Кощей более не призывал ее к себе — еду в покои все время относила либо Наська, либо чернавка, но только не она. Да и, если честно, Сима не знала, как вести себя при встрече с ним, что говорить…

Из ступора женщину вывела Любаша, вошедшая на кухню с небольшой корзинкой фруктов. Ошарашенный взгляд, румянец на щеках, мечтательная улыбка на устах.

— Любань, — не выдержала Симка, обращаясь к подруге. — Ты чего это?

— Ась? — не поняла кухарка, ставя на стол корзинку.

— Я спрашиваю, что с тобой в саду такого приключилась — ты такая загадочная, прям?

— Сим, вот, не поверишь, но, кажись, я Горыныча сковородой отдубасила.

— Чего? — выпучила глаза подруга.

Василий же, довольно нежившийся на подоконнике, резко подпрыгнул и весь ощетинился — глаза дикие, шерсть дыбом, мордочка оскаленная. Жутковатое зрелище.

— Ворюга трехглавый! Змей проклятый! — шипел Васька. — Он вечно девушек ворует! Ты, Любашшшша, почччччему не сссказала, чччто видела ззззмея?

— А зачем тебе? — пожала плечами она, вынимая из корзины фрукты и раскладывая их на столе.

— Как зачччем? Как это заччччем?! — взъярился кот, спрыгивая с подоконника. Как он под ним только не развалился — немаленький ведь. — Я бы показал этому Гаду Змеевичу, где раки зимуют!

— Красивый он, — мечтательно улыбнулась кухарка. — Аж сердечко замерло, когда увидела.

— Подожди… Горыныч красивый? — удивился кот, тут же перестав шипеть и вздыбливать шерсть. — Этот трехголовый ящер-переросток…

— Я бы сказала, мутант, — поправила кота Сима, офигевая от слов подруги.

— Точно! — поддакнул Васька. (Ну просто поразительное единение мыслей!) — Ящер-переросток-мутант! Как он может показаться тебе красивым? А я? Как же я? Я ведь краше него!

— Бесспорно, Василий Леопольдович, вы прекрасное создание, но вы, уважаемый — кот, а Горыныч… Ах… — вздохнула Люба, мечтательно улыбнувшись и прижав к груди грушу. — Какой же он красивый… А я его сковородой.

— Погоди, какой еще сковородой, ты же туда без нее ушла? — удивилась Симка, беря со стола немытую грушу и, вытерев ее о подол, откусила.

— Не знаю. — пожала плечами кухарка. — Она как-то сама, раз, и в руке появилась.

— Магия! — тут же догадался Ученый, довольно кивнув. — Бытовая магия в тебе, уважаемая Любовь Васильна, просыпается. Сковорода для тебя привычный инструмент, и в момент опасности ты непроизвольно спроецировала ее, вот она и возникла из ниоткуда. А то, что ты Горынычу по голове настучала — хорошо. Может теперь прекратит дев красных воровать да сжирать почем зря.

— Как сжирать?! — пораженно выдохнула Любаня, резко приземлившись пятой точкой на скамью, расположившейся у стола.

— А вот так, он их похищает, и больше о девах ничего не слышно. Никогда! Еще ни одна не вернулась от Змея.

— Вот гад! — разозлилась Люба, и в ее руке тут же, словно из воздуха, возникла та самая сковородка, которой она не так давно отделала садового вора.

— Чудеса-а-а! — выдохнула пораженная Сима. — Просто волшебство какое-то.

— Ну вот, о чем я, собственно, и говорил. — Важно виляя хвостом, заметил кот.

И тут, Серафима все же решилась:

— А… А меня Кощей поцеловал.

В кухне повисла гробовая тишина. Все были настолько поражены, что не могли вымолвить ни единого слова. У Любани даже сковородка из рук выпала, разнеся по кухне оглушительный звон.

И тут свои «три копейки» вставил ни кто иной, как Леопольдыч:

— Мать честная, куда катится мир! Еще влюбленного Кощея нам не хватало! Ну все, неуважаемая Сима, ты попала!

На кухне.

В кухне повисла гнятущая тишина…

— Ну ты, Сима, даёшь! — выпучив глаза, прошептала её подруга. — Прям так и поцеловал?

— Ага… — сконфуженно пролепетала виновница всеобщего ступора. — Ты ведь знаешь, меня уж лет сорок никто не целовал. А тут… такой… так… Я даже испугалась до чёртиков — ужас! Целоваться в семьдесят пять — это же извращение чистой воды!

Прорвавшееся возмущение полилось из Серафимы нескончаемым потоком: