Вконец выбившись из сил от разговора, где не было собеседников, слышащих друг друга, Андрей вышел на лестничную площадку покурить. Без табака он жить не мог. И, очевидно, даже перед расстрелом закурил бы обязательно и с удовольствием.

Умом он принял бесполезность дальнейших своих усилий по прекращению надругательства над историческим центром города Выборга. Вспомнил и о страшном сне-предупреждении. Отмел несколько безумных идей, таких как стрельба из охотничьего ружья по машинам или кража вывороченных из тела площади гранитных кирпичей, с тем чтобы потом вернуть их на место. И пришел к выводу, что единственное, что он сможет реально сделать, – это написать губернатору с приложением исторической справки и опираясь на свой авторитет. Его авторитет, ему казалось, сильно вырос после вручения ему международной премии, премии за его публикации в «Выборгской газете» и «Ленинградских ведомостях», которые перепечатывала иногда «Хельсинки Саномат», столичная финская газета. Премия была присуждена за вклад в спасение исторической части города Выборга.

Премию вручали в Стокгольме, и это придавало ей несомненный вес ввиду соседства с Нобелевской премией. Те дни были одними из лучших в его жизни. Он находился внутри самого что ни на есть буржуазного общества высшего порядка, ему жали руки люди со знакомыми лицами и узнаваемыми фамилиями из новостных лент. Позднее, как ни странно, он получил и на родине премию, с той же формулировкой: за вклад в спасение. Вручал ему ее губернатор Ленобласти и даже подмигнул при вручении и публично назвал гражданином с неравнодушной позицией. Позднее губернатор урезал реставрационный фонд, и так нищий и куцый, с формулировкой: тратят непонятно на что бюджетные деньги. Андрей все же написал и стал ждать ответа.

Его ожидания были прерваны предельно жестко и даже беспощадно.

Однажды он проснулся от запаха дыма. Проклиная себя за оставленные в пепельнице сигареты и за свое опасное, безрассудное курение в постели перед сном, он бросился тушить источник дыма и не нашел его. Пепельница была пуста. Помойное ведро тоже. Нигде в квартире ничего не горело. Он распахнул окно, и в лицо ему ударил ночной густой воздух с запахом сирени, что цвела под окнами его многоэтажного дома, в котором он проживал на пятом этаже в крохотной однокомнатной квартире – подарке холостякам от генсека Хрущева. Нигде ничего не горело, но стойкий запах не покидал его. И вдруг пришло чувство, словно опять он опрокинул горячую чашку чая себе на брюки. Андрей быстро оделся и почти сбежал по ступенькам во двор, сжимая в руке недавно купленный на губернаторскую премию новомодный телефон с Интернетом.

Он быстро пошел в сторону Красной площади, к центру города, где неизменный гранитный Ленин неизменно протягивал руку, призывал не делать этого или, наоборот, просил заплатить ему, что бы он не делал этого.

Андрей через каждую минуту нажатием кнопки обновлял сайт «Выборгских новостей».

Управляли сайтом знакомые ему молодые ребята, такие же фанатики журналисты, как и он, влюбленные в старый город, но совершенно, в отличие от него, не изжеванные жизнью.

И наконец, на экране своего чудо-телефона он увидел то, чего больше всего боялся. Он увидел фотографию пожара. Горел один из его самых любимых домов. Горел дом, за который он меньше всего опасался. Там располагалась воинская часть. Точнее, ее штаб, где в архитектурных излишествах прежних веков сидели пузатые майоры, сновали с бумагами в руках девушки рядовые, которых нельзя было заставить отжиматься от пола или делать влажную уборку помещений. За многие старинные дома, шедевры прежних архитекторов, он опасался не на шутку. Там жили бомжи. Они, эти дома, были под угрозой пожара уже долгое время. Но штаб? И тем не менее штаб пылал, и очень было сомнительно, что его подожгли финские злые диверсанты.

Андрей прибавил шагу, как вдруг услышал близкий вой пожарной сирены. Еще на что-то надеясь, он махнул рукой, и большая красная машина неожиданно затормозила. Он схватился за поручни и влез в кабину, встретившись с вопросительным взглядом пожарных.

– Я дежурный архитектор, – соврал Андрей, выдумав на ходу странную должность.

Пожарные не удивились. Через минуту один из наиболее проснувшихся произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Едем, а воды-то нет. Третий день, как отключили в пожарке воду.

– Как это нет воды? – вскричал Андрей. – А шланги-то есть?

– Шланги есть, – успокоил пожарник.

– Ну и ладно, там залив недалеко, – примирительно произнес Андрей.

– Там вода соленая, – отреагировал другой проснувшийся пожарный, и все замолчали.

Через пару минут прибыли. Немногочисленные ночные зеваки, нетрезвые хохочущие парни и девчонки, расступились. Прибывший первым другой расчет еще не начал тушить и лишь разматывал серого брезентового змея.

Псевдодежурный архитектор спрыгнул на землю, и его внезапно накрыла апатия.

Огонь резвился вовсю, показывая огромные оранжевые языки из разбитых окон. Недоброе тепло упруго толкалось в лицо.

Андрей понял: дома больше нет и никогда уже не будет. Он закурил и заплакал одновременно.

Решение пришло неожиданно, но оно было такое ясное и простое, что хотелось жить.

Город должен зарабатывать сам, и прежде всего деньги должно приносить то, что и так по определению является генератором материальных средств. Замок. Да, в Замке проходят рыцарские турниры, иногда бывают скучноватые выставки, иногда музыканты собирают пару сотен билетов, но это крохи. Вот «Ночные снайперы» выступали. Две девчонки с гитарами. Интересные и очень необычные. Дай бог им выбиться в столичные звезды.

Это была настоящая музыка, совершенно противоречащая наметившейся музыкальной тенденции, которая его, Андрея, очень тревожила. Когда-то он был очень увлечен русским роком. Продюсировал. Привозил в Выборг и БГ, и «Аукцион». Это теперь недосягаемые вершины, миллионеры. А в его время приезжали и выступали в городском большом ресторане за котлеты по-киевски, пару бутылок водки, фотосессию и микроавтобус, что привозил их из Питера в Выборг и отвозил обратно.

Город должен зарабатывать. И прежде всего Замок. Он может и должен зарабатывать деньги сам.