Шрифт:
Он долго бродил по пустому городу, удивляясь одновременно чистоте и пустоте. Пустоте, потому что на родине обязательно кто-то встретится в самый неурочный час, ну хоть любители собак, например. А тут как после взрыва нейтринной бомбы. Никого. Люди!!!
Но он вспомнил инструкции лоцмана и насчет полицейских патрульных машин вспомнил, пошел в парк, посреди которого громадой строгих лютеранских линий возвышалась церковь. Нашел скамейку, едва уселся, как словно прорвало. Первая машина, за ней вторая, какой-то заспанный финн с собакой размером с ладонь. И тут же светофоры вспомнили свое предназначение.
– Пойдем по чашке кофе, тут одно самое раннее кафе имеется.
Он не вздрогнул, а испытал волну, прокатившуюся по телу, мягкую и теплую.
– Здравствуй, Эрки.
– Прывет-прывет. Ага. Доброе утро, хороший советский друг, – он барабанил слова на финский манер.
Сергей улыбнулся ответной улыбкой.
– Хотел спросить: родители не знают и не хотели знать русский?
– Почему? У меня сестра тоже говорит, лучше меня, хуже, не думаю, что хуже. Ну, потому что в Сибири много нефти. Что смотришь? Вот через десять лет скажешь, сидя в своей Африке: был дурак. Нужно было в нефтяное училище поступать. Ладно, залезай и пристегнись. У нас ремень стоит четыреста евро.
Внезапно пришла тошнота. И совершенно нереальный приступ страха. Куда он едет? Зачем? Что он будет делать в этой ЮАР? Он косо взглянул на жизнерадостного финна рядом с ним. Этот человек у себя на родине, а он, что он здесь делает? Куда его везут? Вот именно: везут. Ведь то, что случилось, – это просто какая-то игра, нелепость, в которую он влип, как насекомое в хищный цветок. Нет, это не он. Это не он все придумал. Это просто глупая шутка, которая трансформировалась в какой-то ужас, как тот человек в жука в рассказе Кафки. Какая Африка? Что он там будет делать?! Горло сдавила ледяная рука, и он очнулся. Да. Все это нелепый сон, и его нужно немедленно прекратить. Он ничего не умеет, кроме как рисовать нелепые плакаты с профилем Ленина. Ленина вечно с непропорциональной головой. То больше, то меньше. Напарник всегда рисовал туловище, а он голову. И часто не попадали в соответствие масштаба, так как всегда были пьяны.
Внутренне он увидел свою мастерскую, коморку, заваленную кусками ватмана, пустыми банками из-под краски, каким-то тряпьем, и тут же нестерпимо захотелось туда, сейчас же. И увидеть жену. Он идиот, как он мог все это затеять, что за бред, что за морок. И Кот – как он смог поддаться на этот его припадок. Дома ждет преданная женщина, что она думает все это время и когда еще он смог бы ей все объяснить? Какой рок-н-ролл? Какая свобода? Разве ему было так плохо?
Да, деньги, никому не нужен ни Ленин, ни Карл Маркс, но можно было продержаться какое-то время. Сумел же он продать гараж, а потом, может быть, и завод бы нефтяной заработал, где он трудился годы художником-оформителем наглядной агитации. И не беда, что Ленин никому не нужен больше, придумал бы что-нибудь, он умеет чертить. Что наделал-то? Но остановиться есть время.
– Эрки, останови.
– Здесь нельзя, чуть позднее будет кафе.
Финн как будто без удивления подрулил к тротуару. В его глазах читалось спокойное насмешливое понимание, он молча вопросительно смотрел на сумасшедшего русского на пассажирском сиденье.
Сергей судорожно вытащил из-за пазухи тонкую, плотно сжатую трубочку холста ценою в отцовский гараж.
– Держи своего Айвазовского. Я возвращаюсь.
– Можно только тем же путем. Иначе тебя арестуют. Выдадут потом, конечно. И оштрафуют, наверное, на те же деньги.
– Тем же – так тем же.
Мансарда
– Добрый день. Проходите, пожалуйста. Стул. Кофе?
– Спасибо, я кофе не пью.
– Да? Ну, позже помощница придет, будет вам чай. Та-а-ак…
Шуршание бумаг. Стук ложечки о чашку.
– Представляете, чем определена наша встреча?
– Никоим образом.
– А я так и предполагал. Ха. Все неожиданно, конечно. Неожиданно он умер.
– Позвольте узнать кто и при чем здесь я?
– Сейчас-сейчас…
Шуршание бумаг.
– А вот. Вот хорошая фотография. Это вы?
– Я…
– А рядом с вами кто?
– Ну, кто? Василий Иванович. Для кого-то просто Вася.
– А вы как к нему обращались?
– Обычно Вася, если так, на бегу. А по телефону там или в присутствии других людей – Василий Иванович. Погодите, а кто умер-то?
– А вы не знали?
– Что знали?
– Вот знаете что, все ж таки как изменилось время. Вот иногда слышишь: режим-режим. Вот смотрю на вас. Спокоен. Ни страха, ни раскаяния.
– Раскаяния?
– Да ладно, я пошутил. Утверждаете ли вы, что были знакомы с Василием Ивановичем Бородиным?
– Да, я его знаю. Что значит был? Это он умер, что ли?
– Да, представьте себе, умер. Умер и тем нагло сломал нам всю многолетнюю работу. Да шучу я. Привыкайте. У меня манера такая, театральная. Я, знаете ли, мечтал поступить в театральный. Но как-то духу не хватило. Струсил как-то и от страха подался на государеву службу. Я инициативник, если что, как наш верховный. Но ничего, уже майор, хотя и моложе вас. И пенсия у меня будет побольше вашей. Вы-то, наверное, зарплату всю мимо кассы. Вот лет через десять наступит горькое раскаяние.