Шрифт:
Даже главный городской парк, излюбленное место прогулок жителей и гостей столицы, наводил на эльфа грусть: абсолютно ровные, идеально подстриженные лужайки, ряды стройных кипарисов с одинаково обрезанными кронами, в тени которых невозможно укрыться от солнца или спрятаться от дождя, — вот что осталось от дикой сосновой рощи, в тени которой обитали многочисленные звери и птицы. Даже на одиноком острове посреди прекрасного озера, названного давным-давно эльфами «аэлин_насэлл», то есть «озеро скорби» [9] , где раньше, вероятнее всего, находился легкий и прекрасный храм богине Эве, люди умудрились отстроить громадный комплекс Колизея, предназначенный лишь для того, чтобы ежемесячно демонстрировать жадной до зрелищ публике бои и сражения за звание самого великого воина королевства. Темный эльф брел по каменным улицам меж скрывавшими солнечный свет домами и искренне не понимал восхищений тех, кто считал Аден самым прекрасным городом мира.
9
Озеро Скорби — согласно легенде, это озеро образовалось из слез, которые Богиня Воды Эва пролила по своей изгнанной старшей сестре Шилен.
Тэль-Белар не часто посещал крупные людские города, лишь иногда проездом оказываясь в прибрежных селениях. Он бывал, конечно, и в Руне, и однажды даже в Гиране, но нигде не проводил больше нескольких часов и никогда не утруждал себя изучением зодческой традиции правящей на континенте расы. Почти целый год по воле своего друга и компаньона Магоса пришлось ему прожить в окрестностях Адена, который тогда еще не был столицей, а являлся просто независимым городом под руководством никому не известного тогда рыцаря Рауля. Но в те времена, почти двадцать лет тому назад, он даже и не помышлял о жизни среди шумной толпы, поэтому не удосужился даже мельком осмотреть очередной город людей, «намертво запечатанный в камень».
Почти сотню лет после своего бегства из родного леса Тэль-Белар скитался по равнинам Глудио и Диона, пока наконец не поселился в холмистой долине неподалеку от Логова Дракона, и он сам, вероятно, до конца не понимал причин, по которым его после стольких лет одинокой размеренной жизни угораздило присоединиться к Магосу, самонадеянному цинику и прожженному авантюристу. Может, он решил взглянуть, как изменился мир за время его отшельничества, а возможно, ему просто захотелось перемен, и он вместо очищения от демонических сущностей Долины Дракона принялся освобождать от нежити поля, окружающие недавно отстроенный город.
Как бы то ни было, в городе селиться он наотрез отказался, позволив Магосу самому наслаждаться атмосферой роскоши и великолепия, и по привычке выбрал себе уединенное место в окрестностях Адена, поселившись в небольшой пещере на вершине холма, где случайный прохожий не смог бы застать его врасплох. Дни он проводил в спокойном созерцании безлюдной долины, а ночи — на полях, сражаясь с неупокоенными душами, восставшими из братских могил мертвецами и мрачными злобными древнями, забывшими свое волшебное происхождение и продолжающими бездумно защищать свой сгоревший до основания лес как от мертвых, так и живых, без разбору.
Тогда он еще плохо знал Магоса и очень разозлился, случайно обнаружив, что самоцветы, доказательства уничтожения темным эльфом злобных существ, Магос не сдает капитану охраны города, а делает ими ставки, играя в карты с гномами на деньги, полученные за разграбление могил. Тогда он в резкой форме отказался содействовать подобным злодеяниям, и на этом их с Магосом пути разошлись бы навсегда, если бы ушлый колдун не уговорил одного торговца ценностями — весьма, как потом оказалось, нечестными путями — передать ему в пользование один из своих кораблей. Заимев личное судно, Магос тут же предложил эльфу заняться честным заработком в прибрежных краях. Так Тэль-Белар и покинул тогда территорию Адена, ни разу не побывав в его стенах.
Но теперь, прожив в Адене при дворе короля Амадео уже больше года, он начал сравнивать столичные виды с теми, что он мог лицезреть ранее в других городах, построенных людьми. И везде в глаза ему бросались прочные высокие стены и покрытые сплошным каменным булыжником мостовые, через которые не пробьётся ни один случайный росток. Он наблюдал за деятельностью горожан: странной, а порой и бессмысленной, их жизнью, резко меняющей свой курс от неимоверной скуки до необычайно торжественных празднеств, и все это о многом могло ему поведать. Например, о желании людей максимально укрепиться на отвоеванной ими территории; о том, что они очень хотят верить в то, что мир неизменен и всегда будет таким, каков он теперь, где всегда кто-то другой знает, что делать, если случится беда; об их стремлении беззаботно и радостно проживать свои дни за крепкими стенами каменных островков посреди бушующего пепелища.
Кровавая луна сверкает в небесах , предвещая скорую беду . Мертвые все чаще и чаще восстают из могил , а округу заполонили скопища демонов и их наблюдателей , отслеживающих каждый шаг смертных созданий . Но вместо того , чтобы полностью сосредоточиться на решении возникших трудностей , люди стараются закрывать на них глаза . Лорды , как и прежде , устраивают пышные приемы , гремят балы в честь той или иной барышни , отметившей свое совершеннолетие , в храмах проводятся торжественные свадьбы и помпезные богослужения . Мужчины , вернувшиеся из смертельно опасных походов , глядевшие в глаза смерти , внезапно теряют голову при виде хорошенького девичьего личика , а женщины , потерявшие на войне мужей и сыновей , продолжают верить в милость и справедливость богов , страшась пропустить очередную службу в храме.
Этим миром правят совершенно противоречивые создания. Кажется, что лишь каким-то невероятным чудом, не поддающимся никаким законам логики и здравого смысла, удается им удерживаться на вершине власти… Тэль-Белару все чаще и чаще приходилось об этом размышлять. Однако их жизнелюбие не поддается никакому описанию. Они верят в лучшее всегда и при любых обстоятельствах. Они обладают любопытством, граничащим с безрассудством. Умение прощать, а также заложенное где-то глубоко внутри них с рождения желание охватить своим маленьким взором целый мир — вот что позволило людям добиться успеха там, где мы, эльфы, потерпели поражение, подменив честь надменностью, а простое счастье — долгом.