Сам же Андрей акцентировал внимание на совсем других вещах.

Например, он начал строительство верфи в Устюге[3].

Для нужд севера требовались крепкие корабли малого промыслового размера. Массово.

Понятное дело, что на севере имелась своя собственная школа судостроения, доставшаяся ему в наследство со времен викингов. Но эта школа делала так называемые вязанные корабли. Когда сначала сшивалась обшивка корпуса досками внахлест, а потом в нее вставляли в распорку силовые элементы.

При всех бонусах этой школы у нее имелась неисправимая беда — низкая прочность[4] и скромная живучесть кораблей. Особенно сшитых по-поморски, молодыми корнями ели, вместо металлических креплений.

Поморские корабли отличались относительной дешевизной и простотой изготовления, но служили очень недолго. Буквально несколько лет. А малые так и вообще — строились по весне, а осенью нередко распускались на дрова. Да и лес на них как правило толком не сушили, что только все усугубляло…

Такая себе вполне гармоничная экосистема.

Пока она живет изолированно — ничего, терпимо. Но конкурировать ни с чем более-менее современным, разумеется, она не могла. Андрею же требовалось совсем иное…

Перед началом крестового похода он сумел не только разработать, но и изготовить увеличенный вариант тульского ушкуя. Длинной 25 метров, шириной 6 при общим водоизмещении около 60 тонн.

Кораблик отличал дубовый силовой набор. Достаточно прогрессивный, так как имел массу всякого рода распорок и подкреплений, вошедших в практику только в конце XVIII века. Что позволяло принципиально усилить прочность и жесткость корпуса без перехода на металлоконструкции.

Обшивка шла в стык брусом из хвойных пород дерева. И крепилась заклепками, стягиваясь между собой дополнительно скобами, дабы уменьшить течи. Тщательно конопатилось. А потом покрывалось толстым слоем ядовитой краской, сделанной на основе мышьяка — для защиты от обрастания. Той самой знаменитой парижской зеленью, которую в этом варианте реальности называли тульской.

Корабль имел сплошную палубу и более-менее крупные кормовую и небольшую носовую надстройки. В первой размещалась каюта экипажа. Общая. Во второй — камбуз с небольшой железной печкой. Перед носовой надстройкой также находился гальюн.

Пост управления — мостик — находился на кормовой надстройке и оснащался штурвалом. Для XVI века — довольно прогрессивный шаг. Особенно на севере с его страстью к архаике.

На двух мачтах этот кораблик нес пару бермудских парусов, а горизонтальный бушприт позволял при случае поднимать два кливера и один большой стаксель. Такое парусное вооружение было продиктовано необходимостью сохранения хода и управляемости даже при минимальной команде.

Ну и прочие прелести имелись. Среди прочих особенно выделяли ручную помпу для откачки воды и ворот для выбора якоря или сети. Ну и оковка острого форштевня металлом, дабы дерево меньше изнашивалось. Прямо от ватерлинии до киля.

Назвал всю эту красоту Андрей шхуной. Хотя, конечно, отношение к ней она имела достаточно условное[5]. Впрочем, слово в те годы это было неизвестное[6], так что…

Пока имелось только один образец этого судна.

Его изготовили в Туле и по рекам да волокам переправили в Северную Двину и далее в Белое море, где он до сих пор проходил практические испытания. В Великом же Устюге готовились развернуть их серийное производство. Прямо вот один в один — как братьев-близнецов лепить.

Дмитрия удивлял такой подход. Но ничего против он не имел. Делают и делают. Ему какое дело? В конце концов это деньги Андрея и его риски.

В Архангельске он планировал разгрузить свои товары. И, забив трюмы всем необходимым, отправиться обратно. Зимовать ни в устье Северной Двины, ни в Коле он не собирался. Холодно и скучно. Но это полбеды. Главная опасность — экипажи, которые все это время будут пить от простоя без дела. Лучше уж он даст им отдохнуть где-нибудь в теплых краях.

— А это кто там стоит? — спросил Дмитрий, указывая на коренастого мужчину в достаточно дорогой одежде, да при сабле.

— Ермак Тимофеевич.

— Ермак? Имя сие?

— Прозвище. Но оно к нему прилипло так, что крепче имени. Так-то он Василий. Казак. Говорят, в особом уважении у самого Андрея Прохоровича.

— А что он тут делает?

— Тебя поджидается. Со своими соколиками. Андрей Прохорович снарядил воинский отряд для защиты заморских владений. Вооружил добро. Огненного боя много, доспехи на всех, железом вострым не обижены. Да припасов воинских с ними изрядно…

Дмитрий Павлович доносил по прошлому году, что беспокойно стало в тех краях. Что племя ирокезов соседей, с коими вроде как сговорились, тревожить стало. Что с мест насиженных сгоняет и режет. И угрожает это все поселению русскому.