Боясь пропустить хоть слово, Гай и другие молодые Арав слушали рассказ о том, как Пророк готовил Исход, как он один остался в Проклятой земле, чтобы прикрыть убегающих оттуда людей. Каждый представлял себя на его месте. Пророк стоял на невысоком холме – Гай видел этот холм во время своих блужданий в Проклятой земле и благоговейно прикасался к нему – а люди бежали мимо. Вот уже последний пересек Рубеж. Но этого мало. Нужно дать им время уйти подальше, а силы на исходе. Какая это ответственность – и какое счастье… Пророк, используя свой беспримерный дар, сколько мог внушал выродкам, что ничего особенного не происходит, что их рабы по-прежнему на своих местах. И только когда беглецы оказались на безопасном расстоянии, Азарий, обессилев, позволил Проклятым увидеть правду, и те в ярости растерзали его.

– Они погубили Пророка, – говорил Серапион, и зал молчал. Многие потихоньку плакали. – Да, потеря наша была горька. Он погиб – последний из рода Кабу. Рода, обладавшего способностью влиять на мысли Проклятых, и потому истребленного выродками с неслыханной жестокостью. Принесена была жертва, великая и необходимая. Но, – торжествующе восклицал Серапион, воздевая руки, – хотя сам Пророк погиб, его Сподвижники остались живы. Они возглавили шесть уцелевших родов, они дали нам Принципы, чтобы мы процветали. Сделайте все, чтобы оказаться достойными их, дети мои! Клянетесь?

– Да! – выкрикивал Гай вместе со всеми, и ему казалось, что его голос многократно умножается, становится громовым. – Да!

– Когда мы исполним свое предназначение или погибнем, исполняя его, прах наш ляжет в Чистую землю и приумножит ее силу или же сгорит в печах наших домов и даст живым тепло. А дух, вечный дух, заслужит бессмертие! Он присоединится к Пророку, Сподвижникам и всем умершим праведным, чтобы вместе с ними поддерживать чистоту нашей земли. Следуйте, дети мои, Принципам, во всем и всегда! Иначе вас ждет страшная участь – умереть зря. И тогда души ваши останутся блуждать в пустоте и одиночестве… – почти шепотом заканчивал Серапион.

Гай настолько погрузился в воспоминания, что чуть было не пропустил появление Наместника. Серапион был встревожен, но собран и целеустремлен, как и подобает тому, на ком лежит огромная ответственность. Глаза Наместника горели желтым огнем силы духа и разума. Он несколько раз прошелся взад-вперед, разминая поочередно каждую пару рук – могучую нижнюю, ловкую среднюю и искуснейшую верхнюю.

– Кастор пропал, – сказал наместник просто и буднично. – Похоже, выродки захватили его живым и увезли с собой.

Людей на площади перед резиденцией Наместника собралась тьма-тьмущая. Вздумай какая-нибудь дама лишиться чувств при виде выродка, упасть бы ей не удалось – так и осталась бы торчком, такая была теснота. Благородных, ремесленников, торговок, нищих, магов всех Орденов, женщин с детьми, гулящих девок и всякого прочего люда набилось, как огурцов в бочку.

Квентин не любил толпы и по доброй воле не подошел бы к ней и на арбалетный выстрел. Но ему нужно было увидеть выродка, нужно было убедиться, и он принялся прокладывать себе путь в человеческом море. Оно нехотя пропускало его и Лугару, державшегося сзади, и тут же смыкалось у них за спиной. День выдался холодный, накрапывал мелкий дождик, и дыхание сотен собравшихся повисало в воздухе облачками пара. Чувствуя, как влага липнет к коже, Квентин брезгливо морщился. К тому же, Гертруда заставила его надеть по случаю праздника парадный камзол, почти новый и оттого неудобный, а сверх того подбитый мехом плащ, который полгода пролежал в сундуке, пересыпанный лавандой от моли. Квентин не выносил запаха лаванды.

Лугару тоже приоделся, то есть сменил предписанную уставом Ордена Молчаливых гостей будничную темно-серую хламиду на парадную светло-серую, отчего сделался похож на истребляемую Гертрудой моль, только очень большую. Холод ему был нипочем, он и зимой одевался так же. Видимо, в его иссушенном постами и бдениями в Храме теле просто нечему было мерзнуть.

Наконец, они пробились к помосту, устроенному прямо под балконом дворца Наместника.

Величественное, пышное, все сплошь покрытое лепными и резными украшениями, здание резиденции нависало над головами собравшихся. Даже в пасмурный день играли яркими красками витражи. Позолоченные купола, казалось, источали свой собственный свет – земное солнце, что лучится, даже когда небесное закрыто тучами. Каждый Наместник заботился о преумножении великолепия дворца, нынешний же, казалось, только этим и был занят, силясь перещеголять столицу. Простое и невысокое здание Храма Пророка в тени блистательного соседа выглядело совсем маленьким и каким-то сиротским.

Квентина окликнули. Сквозь толпу к нему пробирался Люк Рамьер, глава Вольного братства хлавинеров. Нет, не пробирался – шествовал, величественный и невозмутимый. Люди расступались перед ним, давая дорогу, многие отшатывались, а некоторые женщины даже вскрикивали. Люк и вправду был страшен, особенного для непривычного взгляда. Роста он был большого, но ходил всегда слегка сгорбившись, как ученый медведь на задних лапах. Одна половина лица у него была сплошные шрамы – память о волкодлаке, с которым Рамьеру довелось схватиться врукопашную. По сравнению с другой половиной, нетронутой, она казалась еще страшнее. Оба глаза Люка чудом остались целы, и теперь смотрели на мир сумрачно из-под гривы черных волос, свивавшихся в жгуты от сырости. Характер у главы Братства, что и говорить, был под стать наружности – суровый и нерадостный. Но честности он был отменной, кроме того, знал грамоту и умел, как говорится, себя поставить. Люк пользовался если не любовью, то полным уважением как у хлавинеров, так и у Молчаливых гостей. Да что там, сам Наместник, проплывая по улицам в паланкине, завидев Люка, неизменно благожелательно кивал ему. Родни в Страгне глава Братства не имел, друзей не искал, о жизни своей в Рамьере, Пророком забытом северном городишке, никогда не рассказывал. Как и Квентин, на промысел он ездил всегда один и привозил из Проклятой земли не только хлавинум, но и драгоценную бодячью печень, и даже шкуры волкодалков. Не всякий богач может позволить себе ковер из такой шкуры, выделанной вместе с головой и когтями. Не всякий хлавинер решится освежевать убитого врага, когда в любой момент могут нагрянуть его живые сородичи.

Хлавинеры обменялись приветствиями.

– Что скажешь, звезда? – спросил Люк, мотнув головой в сторону помоста. – Веришь, что крикун Хэбери поймал шестирукого выродка и привез его живьем в Страгну?

– Не верю – да приходится. Хотел бы я знать, как он это сделал, зараза.

– Я скажу вам, как.

Хлавинеры обернулись. Рядом – откуда только взялся – стоял Робин из Хэбери, разодетый в зеленый и синий бархат, свежий и румяный, как яблочко, причесанный волосок к волоску и даже, кажется, надушенный. В этот момент Квентин испытал не столько привычное раздражение, сколько недостойную зависть к этому кресту, его беспечности, довольству собой, свежести и здоровью. Ишь, расфуфырился, будто из благородных. И ведь закончил сезон без единой царапины. Боль в колене, терпимая летом, сегодня властно напоминала о себе, и рядом с Хэбери Квентин вдруг почувствовал себя дряхлой развалиной.