В краткую передышку Коган обернулся, отыскивая взглядом жену, которая, конечно же, не покинет стены по собственной воле, но лишь подчинившись его последней просьбе. И увидел, но не Кристу, а вернувшегося в атакованный город — в горячке творимого вокруг Коган не брался ответить, когда — ученика.

Когана отделяло от него немалое расстояние, но Магистр стоял на наивысшей точке укреплений, точно пытался удержать падающее небо.

Магистра мудрено было обойти взглядом. Дар Демиана был так силён, что видим глазами не-магов, но, чтобы понять видимое, нужно самому быть магом. И дар Магистра ещё сиял, как серебро, и разил, как сталь, но чистое мерцание замутилось, как замутняется пребывающее в небрежении оружие, как ржа изъязвляет и крошит металл. И подобно тому, как возле хранительницы собиралась чистая энергия, так Магистр вытягивал из мира силу, но не пропускал через себя, как Диана: с ним сила эта исчезала в никуда, точно он был пересохший колодец, достигающий сам`ой Бездны.

И только маг, осознав, что он видит, испытал бы во всей полноте тот ужас омерзения, что заполнил осознавшего Когана.

— Вот и чёрные крылья! — воскликнул кто-то из ближних товарищей, чей слух также не обошло расплывчатое пророчество.

Некоторые, заслышав это, засмеялись; и смех и шутка подобали объединявшему их всех положению обречённых.

И действительно: от полузанавешенной мокрым туманом гряды Чёрного леса приближались разрозненные тучи граллов, пока не более внушительные, чем тучи мошкары. Кто-то из авалларов, не прерывая боя, вплетённую в ритм дыхания, затянул песню; чуть погодя из рядов сыновей Железных гор им ответили — дивно созвучной мотивом, но со словами родной для них речи.

И Коган, не зная её ни на подгорном, ни на авалларском, ясно понимал: эта песнь — та, что не поётся дважды.

И она всё набирала силу, и всё больше голосов вплетались в её звучание, и Коган охотно присоединил бы свой голос к их хору, но и непроизнесённую он нёс её в себе, вливая своё дыхание и силу и жар своей последней минуты.

А после голоса стали обрываться и тихнуть, но ещё не оттого что обладатели их умолкли.

Их лишило речи.

Граллы не стремились к Теллариону — теперь это было ясно. Их стаи не отличала слаженность движений, но всё же они всегда двигались единым фронтом. Теперь же они беспорядочно рассеивались, во всех направлениях, снижая высоту, когда до исконной цели — Теллариона — оставались лиги расстояния.

По земле проходили обширные тени, мало уступающие теням облаков. И существа, что отбрасывали их, летели с запада, со стороны, откуда до сей поры не приходилось ожидать напасти. Они не смешались с летунами, но их высоко раскинувшийся клин, плавно снижаясь, вошёл в пространство над ними почти под прямым углом. И при сближении этих двух разнонаправленных стай до стен донёсся пронзительный клёкот и визг, что издавали порскнувшие к самой земле граллы; и тем заметнее в сравнении было частое мельтешение кожистых крыльев, тогда как те, другие, парили в воздушных потоках, оставаясь почти неподвижными, лишь едва сменялось положение тёмных продолговатых тел. И отличие в манере полёта было не самым разительным.

Как ни скрадывало расстояние истинные величины, но гралл, размерами достигавший рослого человека, казался не больше воробья, преследуемого беркутом.

Граллы... спасались бегством.

— Милостивая Хозяйка! Что это?!

Помянувший Многоликую был не одинок. Отовсюду доносились сходные восклицания: обстоятельства воистину благоприятствовали тому, чтобы уверовать, столь скоро и истово, как не удастся наставить на путь веры ни одному, самому красноречивому жрецу, самой пылкой проповедью.

"Из насколько дальних закромов Бездны выпорхнули эти исполины?"

Едва вздымая крылья, они проносились в белёсом мареве как бесплотные смерчи, но вот один из них, изогнув змеиную шею, сомкнул челюсти на гралле; следующий миг — и от схваченной твари осталось лишь грязное облачко. Взмах длиннейшего, плавно сужавшегося хвоста — и трое летунов развеялись тленом.

Исполины разворачивались к городу. Единым стройным крылом, следуя единой воле, как перелётные птицы следуют за вожаком.

Чёрные крылья распростёрлись на полнеба.

И у готовых принять смерть мужчин опускались руки. Коган чувствовал, как поднимаются волосы у него на затылке.

Зрелище надвигающегося на них отзывалось чем-то глубинным; кошмаром, прорвавшим границу яви и сна, ужасом, от которого нет спасения.

— Драконы!.. — плетью вспорол безмолвие обретённый голос. — Будь я проклят! Драконы!

Общим числом их было шестнадцать — последние из племени, ушедшего в предания, уснувшего на заснеженных пиках Драконьего хребта. Они летели под бледным, белым солнцем, осыпая со скрежещущих чешуй крошево многовекового инея, парили в небе над Телларионом, словно сорвавшиеся с великокняжеских штандартов полотнища знамён.

Кувыркаясь, граллы убирались с пути парящих исполинов, их скрюченные тельца рассекали лезвия крыльев — тридцати ярдов в размахе. Коган услышал подобный строгой мелодии свист ветра; упругий порыв толкнулся ему в лицо и грудь. Запрокинув голову, Коган видел, как промелькнула над ним мощная грудь и бронированный живот; исполины описали круг над городом и низринулись на облепленные нечистью белые стены.

Это было подобно сну, и, как во сне, защитники очищали оружие и, как во сне, обнимали облитые сталью или укрытые кожаным доспехом плечи товарищей. Словно ещё во власти сонного наваждения, окликали друзей и наскоро перевязывали раны.