Безупречно вышколенная, словно бы хетанская муштра напрочь отсекла в ней любопытство, неловкость, бестактность, равно как и все прочие, присущие живому человеку, а не механической кукле недостатки, горничная с невыразительным лицом и столь же невыразительным голосом проводила высокую гостью до уже подготовленных к приёму покоев. Диана отказалась от предложенных услуг, ибо не нуждалась ни в чём, помимо отдыха. Отосланная горничная отчеканила затверженную фразу: звать, дескать, в любое время дня и ночи, по малейшей прихоти, — и исчезла.

Диана утомлённо опустилась на высокую, непривычно узкую постель. Посидела, бездумно глядя на отблески по каминной решётке. Поднялась, преодолевая сопротивление обессиленного, будто бы опустевшего тела, медленно умылась из кувшина (подогретая вода стала прохладной). Сняла с себя одежду, в которой так спешно довелось покидать Телларион, переоделась в оставленную в изголовье постели — пахнущую чистотой и прохладой, с вездесущими вензелями.

И поняла с совершенной ясностью, что не уснёт в эту ночь.

И ведь всё разрешилось благополучно, лучше, чем возможно было надеяться. Отчего тогда гнетёт и мает, и влечёт за неведомые пределы, точно измученную душу вытягивает из тяжёлого, забвенного, как камень, брошенный из ладони, тела?

Она посмотрела на дверь, замыкавшую её в уединённом спокойствии, будто бы желанном так недавно. То-то будет смеху, если кармаллорскую герцогиню увидит кто-то из гостей, разгуливающую, подобно беспокойной душе, в развевающейся белой сорочке. Диана даже мысленно выстроила эту сцену — для вящей острастки. Смешно, господа, право слово, смешно.

Она посмотрела на дверь...

***

Потеря Теллариона, сколько бы ни обсуждали эту возможность — вернее сказать, необходимость — явилась для Предела тем ошеломляющим ударом, который отнимает силу и решимость. Сколько бы ни обсуждали перспективу оставления, как бы ни готовились к ней — Телларион стал символом, он вернул себе статус символа. И теперь Телларион был оставленным знаменем.

Ситуацию в Пределе легче всего было охарактеризовать земными и оттого целебно отстранёнными определениями: "эвакуация" и "блокада". Этого следовало ожидать — этого ожидали — более того: оборону удавалось держать на дальних рубежах значительно дольше, чем обозначали некогда самые смелые прогнозы. Но при всём том...

Объединённых сил Предела не доставало на то, чтобы рассеяться по всем городам и весям от края до края великих вод. Снимались деревнями, пустели городки. Для беженцев открывались Подгорные врата, и расступалась завеса Туманной рощи. Кожаные и лоскутные кибитки лурни въезжали в людские крепости и под сень эльфийских замков. Началась повсеместная осада.

Диана не бралась и представить, как контролировать этот механизм, каким трудом и сколькими бессонными ночами было оплачено его создание и подготовка. Сама она знала лишь ничтожно малую часть от всего процесса, этого хватало, чтобы прикинуть масштабы.

Герцог Нолан видел в Магистре и герцогине Кармаллора добрых гениев его умножившегося семейства и решительно не желал отпускать обоих из гостеприимного плена Хетани. Одной Выси ведомо, в скольких уголках Предела успевал перебывать за день Магистр, сколько раз он ступал по зеркальным полам Армалины, сколько раз входил под самоцветные подгорные своды, но, к удовольствию хозяина, неизменно возвращался, пусть на пару часов.

За минувшие две недели Ниери окрепла и, предварительно разогнав войско нянек, по нескольку часов возилась с малышами, вся сияющая от счастья и переполненная гордостью. Трей в любую свободную минуту рвался к ним, в тёплую тишину комнат, к сытому сопению и льняным макушкам; долгожданное выстраданное отцовство пролилось на него как бальзам.

Оба — Ниери и Трей — смеясь, но по правде серьёзно, для детей величали Диану матушкой.

Однажды, заглянув в детскую, Диана застала там нечаянную картину. Ниери не было, возможно, ещё не закончила с завтраком. Трей что-то упоённо рассказывал, нагнувшись над одной из колыбелей и изображая из пальцев нечто четвероногое, обстоятельно шагающее по борту.

А Демиан... Демиан держал ребёнка. Стоящий вполоборота к двери: склонённая голова, сложенные руки. Белая рубашка, и белая пена одеяльца, слившаяся с белым льном рукавов...

Диана попятилась, не отнимая рук`и от двери.

...Едва ли он слышал что-то из слов побратима. Во взгляде его, обращённом на чужого ребёнка, сквозила застывшая тоска.

Диана ушла; едва удалось ровно затворить дверь...

В тот поздний вечер, в вечер их прибытия, она всё же не удержалась в четырёх стенах. Настолько превосходило то, что поднималось в ней, тесня, и само её тело, и стены эти.

Гости щедрого герцога обошлись без потрясений, ничьё разбережённое застольем воображение не взволновало явление блуждающей по этажам призрачной женщины. Потому как, стоило Диане отворить дверь, в тот же миг открылась соседняя. С минуту Диана и Демиан смотрели друг на друга.