– Что? – епископ оторопел.

– Деньги у вас с собой? Видите ли, святой отец, я не люблю делать что-то даром, особенно когда мне предлагают заплатить.

Сердце Мадленки падало все ниже и ниже. Теперь, наверное, оно уже ушло в пятки.

– Боэмунд! – тихо сказал встревоженный Киприан.

– Никогда бы не подумал, что мне придется оказывать услуги полякам, – сквозь зубы молвил крестоносец, не обращая на него внимания. – Но раз уж так вышло, было бы глупо переживать. Тем более за двести флоринов.

– Так вы отдадите его? – несмело спросил епископ Флориан.

– Его? О, разумеется. Боюсь только, – со смешком добавил Боэмунд, – он вам не понравится.

– Это совершенно неважно, – поспешно сказал епископ.

– И я так думаю, – согласился Боэмунд, и глаза его стали прозрачно-голубыми, словно он затевал самую веселую шутку на свете. – Он висит уже, должно быть, с неделю и порядком воняет; но вы же сами сказали, вам нужен «живой или мертвый». Так не все ли вам равно?

За дверью Мадленка обратилась в столб.

– Вы хотите сказать, сын мой, что он мертв? – недоверчиво спросил епископ.

– Вы угадали. Именно это я и имею в виду.

В голове у Мадленки творилось нечто невообразимое.

– Но отчего? Как?

– Потому что я велел его повесить.

Мадленка икнула и машинально потерла шею.

– Однако, – не сдавался упрямый епископ, – он бежал из подземелья с одним из ваших рыцарей. Я видел этого рыцаря во дворе своими глазами.

– Да, да, брата Филибер де Ланже из Анжу, – спокойно пояснил Боэмунд. – Он-то и рассказал мне, что они действительно бежали вместе, но потом их пути разошлись. Когда я был с отрядом в разъезде, мы случайно наткнулись на юношу. Я подумал, что он, вероятно, шпион, привел его в Мариенбург и велел пытать, но он ничего не сказал, и мне пришлось его повесить. Вдобавок мерзавец в свое время отнял у меня мизерикордию, а я не люблю воров. Откуда мне было знать, что он так небезразличен князю Августу?

«Складно, однако, врет», – думала Мадленка, переводя дыхание. Боэмунд вздохнул и невозмутимо выплюнул косточки от винограда в левый кулак.

– Сын мой, – промолвил епископ торжественно после недолгого молчания, – помните, если вы лжете, то берете на душу великий грех. Я посол князя и посол короля Владислава!

«Поверил», – просияла Мадленка. Она зажмурилась и крепко стиснула кулачки от счастья.

Епископ Флориан вынул из-за пазухи небольшое распятие и протянул его крестоносцу. Боэмунд быстро вскинул на него ставшие фиалковыми глаза.

– Клянитесь спасением своей души, что все, что вы мне сказали, правда, – промолвил епископ Флориан мягко. – Если вы ни в чем не погрешили против правды, – добавил он, отметая дальнейшие возражения, – вам это будет нетрудно, сын мой, не так ли?

При словах «сын мой» Боэмунд еле заметно поморщился. «Ай да поддел!» – подумала Мадленка, мрачнея. И в самом деле: разве захочет такой человек, как Боэмунд, рисковать своей бессмертной душой, да еще ради какого-то невзрачного рыжего мальчишки, которого он вдобавок всем сердцем ненавидит?

Киприан у окна беспокойно шевельнулся. Боэмунд фон Мейссен медленно поднялся с места, вытер ладони платком, положил правую руку на распятие и, глядя прямо в лицо Флориану, оказавшемуся на целую голову ниже его, четко и уверенно проговорил:

– Клянусь спасением моей души, что я велел его повесить.

Не далее как вчера Мадленка была уверена, что нет на свете человека, вызывающего у нее большее отвращение, чем белокурый красавец фон Мейсен, а сейчас, если бы ее попросили отдать за него жизнь, она бы не задумываясь пожертвовала две. Ужас и восхищение боролись в ее душе: ведь, пойдя на столь чудовищное клятвопреступление, он как-никак потерял право на вечное блаженство. Тут Мадленка вспомнила великого комтура, подумала, что он наверняка даст Боэмунду отпущение, и восторг ее несколько поутих.

– Не желаете ли взглянуть на него? – изысканно вежливо спросил Боэмунд.

Ошеломленный епископ только кивнул головой.

– Следуйте за мной. – И Боэмунд двинулся к выходу, увлекая за собой остальных рыцарей.

Мадленка вылезла из-за двери, за которой пряталась, и заметалась, не зная, что теперь делать. Благоразумие требовало остаться, любопытство же, извечный женский порок, толкало немедленно бежать за послами. Глянув в окно, Мадленка увидела, как Боэмунд и послы стоят на стене, и Боэмунд показывает епископу куда-то вниз. Мадленка опрометью выскочила из зала и зашла на укрепления с другой стороны, где ее не могли видеть ни Флориан, ни рыцари. Она вспомнила, что несколько дней назад поймали литовца, несшего записку на непонятном языке. Многие крестоносцы видели ее, но ни один не понял, о чем в ней шла речь. Боэмунд, внимательно рассмотревший записку, объявил, что это, должно быть, какой-нибудь хитроумный шифр и что надо немедленно допросить посланца. Неожиданно литовец вырвал у него из рук письмо и проглотил, прежде чем его успели удержать. По приказу Боэмунда его повесили на стене, и вскоре на труп слетелось воронье. «Неужели Боэмунд хочет уверить епископа, что это я?» – думала Мадленка. Ветер донес до нее слова синеглазого:

– Смотрите сами.

Епископ перегнулся через край и глянул вниз. Два оруженосца встряхнули веревку с трупом, чтобы согнать ворон, и две птицы с громкими криками взмыли вверх. Флориан пошатнулся и едва не упал, но сопровождающие его поддержали.

– Да, это он, – простонал епископ Флориан.

Он хотел уйти, но Боэмунд загородил ему дорогу. Епископ поднял на рыцаря непонимающий взгляд.

– Мои двести флоринов, – с завидным хладнокровием напомнил Боэмунд.

Епископ, словно боясь заразиться, поспешно всунул ему в руку тяжелый кошель.