– Ну докажет или не докажет – это ещё неизвестно. А сплетни мне ни к чему, они плохо влияют на репутацию. А, сам понимаешь, в моей работе она дороже золота.

Открываю папку, бегло просматриваю.

– Не думаешь же ты, что я тебе передачи в тюрьму носить буду? Тем более, у тебя для этого есть достойная кандидатура.

Нда, а я об Инге был лучшего мнения.

– А это что? – тычу пальцем в странную сумму.

– Это моральная компенсация.

– За что это, интересно?

– За потерянные годы. Заметь, лучшие годы. Ну и немного ещё за подмоченную репутацию.

– А не жирновато ли тебе? – называю вещи своими именами. – С учётом того, что в брачном контракте ни о какой моральной компенсации в случае развода и речи нет.

– Воронцов, подписывай и не морочь мне голову. Или ты ещё и со мной судиться будешь? Тебе вот этого всего, – обводит рукой комнату, – недостаточно?

Ну да, где тюрьма, там и сума. Если Морозов сдержит своё обещание и заставит меня компенсировать неустойку, то я одной своей долей в фирме не расплачусь – придётся снять с себя последние штаны, ещё и должен останусь. А тут ещё и Инга с нелепыми притязаниями.

Но торговаться с женой мне кажется как-то совсем низко. Беру ручку и ставлю свои подписи.

– Вот и чудненько, – Инга забирает у меня папку и встаёт. – Бывай. Желаю тебе гуманного судью и мягкого приговора.

Визит жены (или уже бывшей жены?) оставляет неоднозначные чувства. Горечь, разочарование, недоумение, злость, ярость… С каким-то детским ощущением обиды соседствует острое желание крушить всё вокруг.

– Воронцов! На выход! 

– Ты сегодня прямо нарасхват, – язвит сокамерник.

Снова гости? Или всё-таки на допрос?

Второе… Не поздновато ли? Разве рабочий день ещё не закончился?

Следователь сегодня не в настроении. Злится, кричит, суетится. Не пойму, что ему дёргаться? Улики против меня слепили и подали им на блюдечке с голубой каёмочкой. Осталось упаковать в красивую папочку, написать сочинение на вольную тему – и передать дело в суд. Но нет, всё ему неймётся меня на чистосердечное раскрутить. И зачем оно ему?

Звонит телефон. Следователь берёт трубку, какое-то время слушает, а потом расплывается в улыбке.

– Воронцов, какие чудесные для тебя новости! Тут барышня твоя на тебя телегу накатала, с подробностями. Как она кувыркалась со Штерном, как он уговорил её помочь добыть для него документацию. Как она поймала тебя на живца и как ты всё это провернул. 

– Что? Айлин тут при чём?

– Как это при чём? Она тут – главное связующее звено между тобой и Штерном!

– Что за чушь?

– Дурак ты, Воронцов. Неужели ты так и не понял, что она обвела тебя вокруг пальца? Мата Хари, блин.

– Нет, это невозможно. Я уже говорил, что никогда не обсуждал с ней свою работу! И она никогда ею не интересовалась! Она не имеет к этому никакого отношения!

Кричу. Не верю. Но следак говорит это с такой уверенностью. И я хорошо помню его реакцию на телефонный звонок, когда ему об этом сообщили.

– Возможно, всё возможно. Раскололась твоя восточная принцесса. Как только мы её отправили в мужскую камеру, поначалу в обморок хлопнулась, а потом сразу всё вспомнила и выложила со всеми подробностями.

– Что вы сделали? – не верю своим ушам.

– Ничего особенного, – следователь грязно ухмыляется.

Сжимаю кулаки, ежесекундно готовый броситься на него и придушить. Но если я сделаю это, то точно загремлю в тюрьму. Не по выдуманному обвинению, так за нападение на сотрудника при исполнении. Может, он, кстати, на это меня и провоцирует. 

Твари! Какого чёрта они вообще к ней полезли?

Неизвестность невыносима. Часы до встречи с адвокатом тянутся бесконечно. Боль и отчаяние от потери работы и технологии отступают далеко на второй план, уступая место волнению за Лину. Что эти мрази ей сделали? Она же наверняка не умеет противостоять этим гадам. Чтобы с ними общаться, нужна броня. А Лина из тех женщин, которые не способны защищаться сами, им всегда рядом нужен надёжный защитник.

Она и сама это осознаёт. А я, идиот, привык общаться с такими как Инга. Не сомневаюсь, что на неё надавить следакам не удалось бы. Хотя… в тридцать седьмом и не таких ломали. 

Они же все психологи, сразу улавливают, куда нужно бить. Словно насквозь видят и ахиллесову пяту мгновенно нащупывают. И любят, когда их боятся. Будто удовольствие получают, подпитываясь страхом жертвы. То ли все в органах такие уроды, то ли это мне так повезло…

Лина и в двадцать девять всё та же восемнадцатилетняя трусишка, которая слова боялась сказать без одобрения старших и постоянно пряталась за спиной у брата. Как она прожила эти одиннадцать лет и не сломалась – ума не приложу. Моя любимая нежная девочка…