— Не танцы, — дрогнул голос Ани, — а любое хобби… вы тогда сказали.

— Может быть и сказала, но тебе нужны танцы, — тоном, не терпящим иного мнения проговорила Лисенко. — Танцы, Анна! И не смотри на меня так. Тебе будет полезно. Так вот, — обернулась она к Дарье Николаевне, — завтра возьмите ее, и сходите в дом культуры. Запишитесь. Я не уверена, конечно, что ее возьмут, но попробовать можно…

— Вот если стану жирной как ты, обязательно запишусь! — сорвалось она.

— Аня! — вскочила с дивана мама.

— Плясать буду как умалишенная, лишь бы не быть такой жирной и уродливой как ты! — несло ее. — Такой тупой, чтобы только и знать, как ходить по квартирам и капать всем на нервы своими идиотскими вопросами о еде и прокладках!..

— Анечка, успокойся, — умоляла мама.

— Я с тобой еще макабр станцую, жирная тварь! Лучше повеситься, чем стать такой мелочной мразью, как ты! — Аня остановилась, ртом вдыхая воздух. Костяшки на ее кулачках побледнели от напряжения.

Лисенко сидела на диване неподвижно, не сводя глаз с Ани. Улыбалась, но натянуто, прилагая на то не мало усилий. Выслушала она Аню ни разу не дернувшись ни одной мышцей лица; и взгляд не изменился: по-прежнему тот же — оценивающий, изучающий недоброжелательный взгляд.

Дарья Николаевна стояла около дивана, застыв в ожидании, с пеленой слез на глазах и ладонью на правой щеке. Ане стало ее жалко. Возможно, если не Лисенко, она подошла бы сейчас к маме и впервые за два года обняла, попросив прощения, потому что вид ее был до трогательного жалким. Губы Ани как дрогнув двинулись, будто произнося слово, но немое, без звука.

— Она сказала: повеситься? — повернулась Лисенко к Дарье Николаевне, но та ничего не ответила, лишь не отрываясь смотрела на дочь. — Тогда так и запишем: прослеживаются суицидальные наклонности, — и грузно поднялась с дивана, стремительно зашагав к выходу.

Она с силой отпихнула Аню в сторону дивана, когда проходила в коридор. Аня упала бы на пол, если бы не успела вовремя зацепиться руками за спинку дивана.

— Аккуратно, тварь! — крикнула она вслед Лисенко.

— И полы у вас грязные. Вы месяц что-ли не убирались? — обувалась инспектор в коридоре. — И холодильник пустой! Вы никудышная мать, Дарья! Совсем распустили засранку! Я видела таких. В проститутках потом ходят… Под заборами ошиваются. Ты! — указала она пальцем на Аню. — Ты у меня в приют поедешь, вот только лишу ее прав, — махнула она головой в сторону Дарьи Николаевны.

— Только еще попробуй сюда прийти, сука жирная, — бранясь крикнула Аня, когда дверь еще не успела громко хлопнуть.

— Аня, — печально, чуть ли не плача, с мольбой в голосе сказала мама.

Дочь посмотрела на маму — глаза быстро покраснели, шариками выкатились слезы, скоро побежали по щекам до подбородка. Дрожащим, хриплым голосом Аня лишь сказала:

— А что она… — Не договорила — не смогла. Убежала и упала на кровать, уткнув лицо в подушку.

3

Беспокойная ночь. Бессонная ночь с краткими провалами, с витанием сознания между гранями, словно на пересечении двух миров. Конечности ослабли — и пальцами сложно пошевелить. Хочется, наконец, провалиться — упасть душой в бездонную пропасть. Но нет — что-то держит на краю. Какая-та рука вцепилась в плечо; держит, твердо держит, но иногда — забавляясь — отпускает.

Аня вновь делает шаг. Она летит вниз. Как приятно падать. Там, на глубине — свобода; там не мучают тревоги и воспоминания. В том мире все ясно — без противоречий. Там человек один — и это хорошо. Все покрылось умиротворяющей тьмой — просвет исчез из виду. Грань размылась — граница далеко.

Словно ветром из самой глубины — против воли, как играючи, Аню поднимают вверх и она снова и опять на границе; стоит и смущенная оглядывается — ничего не видит. Делает шаг. Падает — летит. Но ветер из глубины подхватывает Аню как воздушный мячик; издевается над ней — живой, как над бесчувственной куклой. Поднимает вверх, где граница, и вновь на плечо падает твердая рука. И держит, твердо держит.

От силу Аня поспала с часа два, переворачиваясь с бока на бок, на спину, вздыхая и ругаясь. Как вспоминала вечер — сердце ее щемило и лицом она пряталась в подушку. И мама слышала, как всю ночь скрипели пружины дочкиной кровати.

На перемене Аня потащила Лену в столовую, чтобы подруга купила ей кофе. Она жутко занервничала, когда узнала, что кофе нет. Потребовала чай, «и что б заварки побольше». «Сахар! Ну что так мало сахара?» Чай взбодрил только на пол часа, а дальше хуже. Спать хотелось ужасно. Аня так и засыпала на уроках, положив голову на руки, но учителя, как церберы, строго стояли на страже ее зыбкой бодрости.

Пришла Воскресенская в кабинет Татьяны Алексеевны раньше обычного — во время урока: сонная и бледная, с уставшими глазами. Замечаний — как и ожидалось — никаких. Краснова лишь поинтересовалась самочувствием Ани, получив краткий ответ, смысл которого выражался в слове: «отвали».

Голову на подлокотник, ноги за другой, а телом немного на бок. Так и спала Аня в кабинете Татьяны Алексеевны больше часа. Проснулась все еще не выспавшаяся, но уже хоть в каком-то настроении.

— Я посмотрела про лестницу, — начала сонливая Аня на середине сеанса, больше похожего на задушевные беседы. — Оказывается, в Библии есть какая-та лестница Иакова. — Она зевнула во весь рот не прикрывая его рукой.