— И взрослая девушка не обижается по пустякам. Находчивость можно воспитать. Это гораздо лучше…

— А если сойдет… — перебив, задумчиво произнесла Аня, по-прежнему глядевшая на медленно плывущие облака за окном.

— Что, прости?

— Какой же он ангел, если сошел с лестницы? Ангел чист, а земля грязна. Как он может быть ангелом, если скверной замарался? — рассуждала она вслух смотря в глаза Татьяны Алексеевны.

— Это там так написано?

— Да ни чего там не написано! — огрызнулась Аня.

— Я думала, ты не веришь во все это, — с некоторое молчание констатировала Татьяна Алексеевна.

— Ну да! — возмутилась она. — Конечно не верю. При чем здесь это? — недоумевала приподняв плечи.

Снова молчание. Напряженное для растерявшейся Татьяны Алексеевны молчание.

— Земля — все еще банка с пауками? — спросила Краснова. — Почему ты не хочешь посмотреть на это с другой стороны?

— Можно и с другой! Я сама думала об этом. Как тебе такое сравнение? — воспылала Аня. — Таракан, тапок и дихлофос!

Татьяна Алексеевна молчала, в очень расстроенных чувствах слушала Аню. Было понятно, что она задирает.

— Таракан знает, что сдохнет, но у него есть выбор — либо отравленным дихлофосом еще кое-какое время бегать себе и жрать трупы подохших соплеменников, или припечататься к стене и успокоится наконец!

Не в первый раз затронутая тема вновь свернулась сама собой. Больше Аня не желала говорит об этом. Точка! Но Татьяну Алексеевну с самого утра беспокоил вопрос, и она не могла позволить себе затянуть с ним на неделю. Ей надо было удостовериться лично, чтобы искренне порадоваться за свою любимицу. Тем более все только об этом и говорят!

— Аня, позволь тебя спросить? — деликатно начала она. — Ты стала встречаться с Федоровым? — В широко раздвинутой бело-розовой улыбке Аня увидела нахальную, злорадную ухмылку.

— О-о-о, — страдальчески завыла она, ударившись как можно сильнее головой о спинку кресла, но затылок лишь провалился вглубь мягкой обивки. Кровь с жаром подступила к лицу, окрасив щеки румянцем. Испытывая — как и тогда — стыд, Аня, не сказав ни слова, спрыгнула с кресла и стремительно, намерено грузно зашагала к двери, которую со всей силой захлопнула. Татьяна Алексеевна подпрыгнула и в наставшей тишине расслышала, как с косяка сыпется побелка.

4

Прежде чем завернуть к дому Веры Ивановны, Аня прошла дальше, вышла за город в поле — к лесной полосе. Там, под самой сосной, которая стоит немного поодаль от остальных деревьев, и покоится добрый пес Норд. Все заросло, но бугорок остался, а камни все также аккуратно выложены вокруг его могилы. Аня долго ходила, искала подходящие — побольше. В тот день она была так печальна, что ею овладела мысль не просто закопать пса, но соорудить Норду собачий курган обложенный камнями, «чтобы лучше, чем у людей». Но усталость взяла свое — и без того она копала почти с час. Тогда Аня впервые держала лопату в руках, и не сразу догадалась, что лучше упираться ногой в черенок. Обложив камнями границы могилы, она посидела с несколько минут около, и направившись домой, занесла тележку во двор Веры Ивановны.

И как тогда, она молча посидела на траве, вспоминала: то, другое — улыбнулась, нахмурилась, засмеялась. После встала и потихоньку пошла к дому Наумовой. Потом от дома до магазина — от магазина обратно, с двумя увесистыми, режущими пальцы рук пакетами. Зайдя на кухню, она с облегчением бросила пакеты на пол. Один из них упав, рассыпался.

— Яночка, тебе помочь? — доносится их спальни голос Веры Ивановны.

— Нет, лежите лучше, — крикнула Аня в ответ, и для себя добавила, проворчав: — Помочь она хочет!

Раскидав все по холодильнику и кухонным шкафам, выбросив в мешок на улице все пропавшее и старое, Аня, удивляясь самой себе, принялась мыть окна. Они были на столько грязны, что через некоторые из них смутно виднелись очертания вдали стоящих деревьев или соседних домов, словно к стеклам прильнул грязный липкий туман.

Как подражая своей матери — увлекшись и без передышки — Аня продолжила уборку мытьем полов, при этом ни разу не выругалась и не пожалела о затеянном. Уборка благодатно отвлекала Аню от надоедливых мыслей. Иногда они были совсем неподъемными, слишком тягостными.

Пока Аня наводила чистоту, Вера Ивановна успела откупорить одну из двух бутылок водки, принесенных вместе с продуктами, и употребить из горлышка не отходя от кровати. Аня сама, без просьбы, бросила на одеяло бутылку, правда, сделала это очень уж пренебрежительно — с презрением.

— С головой у него было не в порядке, — начала вспоминать Вера Ивановна. Как обычно, Аня не ушла сразу — надо было с некоторое время посидеть. — Если бы не так, то в дурдом бы забрали его. Никогда не знаешь, что лучше, — вздохнула она. — В те дни он совсем безбожно пил. По утрам страшно трясло, а вечером уже… совсем как дурак. Наверное бес в него вселялся. Бесы любят дураков, а он, хоть и сообразительный был, но все равно дурак. Я тогда сильно испугалась. Когда он у себя в комнате бывал, я иногда, на всякий случай подойду, легонько приоткрою дверь и посмотрю. Надо так это делать, чтобы не заметил, иначе заставит дверь. Целые баррикады сооружал…. и окно заставлял. И долго так бывало просидит — пока водка не кончится. Да, Яночка, не раз такое бывало, — продолжала она глядеть в потолок. — Ты, наверное, и не знала какой он из себя, а знала бы, так и не дружила. И правильно сделала бы. Очень правильно бы сделала, милая.