— Возможно, — сказала Татьяна Алексеевна. — То есть да, я слышала что-то об этом, но только и всего, — улыбнулась она, немного наклонив голову к плечу. — Расскажешь?

Сонливость не отступала. Желая стряхнуть с себя дремоту, зевая с раскрытым ртом, Аня быстро замахала головой из стороны в сторону. Опрокинулась затылком на спинку кресла и закрыла все еще тяжелые веки.

— Там все просто, — продолжила она. — Этот Иаков заснул и увидел сон, в котором лестница с земли ведет прямо на небо, а по ней туда-сюда, вверх-вниз, ходят ангелы.

О чем бы не рассказывала Аня, она всегда будет напускать на себя скучный вид, как будто проронила слова случайно или даже с неохотой. Намеренно будет ждать, пока Татьяна Алексеевна первой не выкажет интерес, задав ей вопрос. Что больше всего нравилось Красновой, так то, что у девочку пытливый ум, и если Ани нужно найти ответ, она непременно будет искать, пока не увянет ее интерес. Как-то Воскресенская в контексте поднятой темы с умным видом привела афоризм на латыни, правда, с ошибками в произношении и неправильными ударениями — ей очень хотелось заучить выражение. Попросив разъяснить, Аня ответила Татьяне Алексеевне переводом: «Что не излечивают лекарства, то лечит железо, что железо не излечивает, то лечит огонь. Что даже огонь не лечит, то следует признать неизлечимым». В контексте темы разговора эти слова звучали крайне цинично.

— Параллель? Ты сделала какой-то вывод? — спросила Татьяна Алексеевна о лестнице Иакова. — Помню, три недели назад ты рассказывала свой сон. У меня тоже есть на этот счет мнение.

— Какое мнение? — открыла глаза Аня. — О моем сне у тебя мнение? Раньше ты ничего толкового не могла сказать. На Аньке, значит, учишься?

— Комментировать сны очень сложно… если, конечно, подходить к этому чисто профессионально. Потому я не очень то желаю этим заниматься и подхожу с некоторой неохотой, но, вижу… тебя так это интересует, что я не могла не уделить этому некоторое внимание. Но все равно это остается для меня темным делом.

— Твоя профессия — темное дело, — заметила Аня. — Ну? — после нетерпеливо произнесла она.

— Позволь мне начать издалека, — отложила она планшет. — Помнишь, Аня, ты пересказывала мне свою фантазию, что ты заблудилась в каком-то многоэтажном здании, куда не проникает свет «во все времена, и так будет, пока оно стоит». Я верно сказала? По-моему дословно. Я так понимаю, пока стоит это здание? Помнишь, ты там тоже решаешься идти только вниз, ищешь какую-то лестницу и в темноте спускаешься? И во сне ты тоже вниз спускалась. Помнишь? — она взяла паузу, но Аня ничего не сказала. Воскресенская безучастно смотрела в окно, но продолжала слушать. — Между снами и фантазией существует параллель. Особенно это заметно… Аня! — повысила голос, дабы привлечь ее внимание. Эта манера смотреть в окно очень раздражала Татьяну Алексеевну, и Воскресенская это знала. — Особенно это заметно, когда мотивы совпадают. Сны — это отражение нас: нашего внутреннего мира. Как и фантазии. Там и там ты не можешь найти выход. Из здания ты же не вышла, я правильно понимаю? Аня, ну что ты там не видела? — не удержалась Татьяна Алексеевна.

— Это не фантазия! — бросила резкий взгляд Аня. В голосе была слышна обида, будто в очередной раз она оказалась непонятой.

— Ты уже взрослая девушка, — наконец решилась Татьяна Алексеевна. Надо было уже прекращать обращаться с Воскресенской, как с ребенком. В характере Ани все еще оставалось слишком много не по возрасту детского. Шаг за шагом надо приучать ее к мысли, что она уже давно не ребенок, а вполне взрослый, самостоятельный человек, — Тебе уже скоро пятнадцать лет! — поучительно продолжала Краснова. — Пора тебе разделять свои фантазии от реальности. И это только малое условие взрослой жизни, в которую ты вступаешь. Ты слушаешь меня, Аня?

Она ничего не ответила — продолжала смотреть в окно, целенаправленно игнорируя Татьяну Алексеевну. Этот разговор ей не нравился. Тогда Аня рассказала правду — реальный эпизод довольно давнего случая, когда она прибывала на этажке вместе с Наумовым. Конечно, она где-то надумала, сгустила краски, углы, так сказать, заострила, но так же рассказывать интереснее! Даже самой интересно, в каком виде эта история дойдет до ушей психолога. Это правда, что Аня потерялась среди этих темных беспросветных комнат. Так вышло, что ни телефона, ни зажигалки, а сама она сильно пьяна — приходилось идти на ощупь вдоль стен. Наумов, как всегда, ушел «не на долго в магазин». Даже в таком, нетрезвой виде, Аня испугалась и забила немую тревогу. Ей показалось, что она оставалась одна не на десять-пятнадцать минут, а была покинула на невообразимо долгое время.

— Я не хочу об этом говорит! — твердо, будто бы с угрозой заявила Аня. Обидно! Сколько реальных историй «Танька» приняла за ее фантазии?

— Хорошо. Поговорим об этом в другой раз, — будто ни в чем не бывало сказала она. — Так что там с лестницей Иакова? — натянула улыбку.

— Ничего, — фыркнула Аня. Она не отрывалась от окна — думала: «может встать и уйти? Давно я Таньке не показывала характер!» Но незаметно для себя — в своей мечтательной натуре — Аню окутал приятный туман грез, сходящий с медленно парящих облаков по небесной синеве. Как же здорово иметь крылья и полететь туда — вверх, и полностью, с головой, погрузиться в белоснежные, залитые золотистым светом облака. Как здорово иметь крылья и суметь подняться над тяжелой землей — стать сильнее ее!

Ох, никто не может! Даже птицам приходится возвращаться на вечно голодную землю; и они — умеющие летать — также ложатся в нее не поднимаясь, как в свое время лег добрый пес Норд.

Даже черному ангелу не дано взмахнуть крыльями — оторваться от земли. Он там, в комнате, заперт, и все пытается метаясь между стен, но не может. Силы давно покинули его крылья. Плачет, стонет он и смотрит на свои руки: на свои пустые руки; на руки без свитка и меча. Не одна слеза упала у его ног, как нарисовал Наумов — там, должно быть, тысяча, тысяча тысяч его слез.