Делает паузу. Изучает мое лицо, а затем шпарит угрозой:

— Вернее, это Я поиграю в тебя.

Именно в эту секунду как выстрел слышу голос.

Резкий. Грозный. Глухой. Напитанный силой.

— Отпусти. Ее.

Раздается из-за моей спины, и урод, зажимающий меня, смотрит туда поверх моей головы. Улыбается. Только от его оскала у меня по телу дрожь и ледяной пот градом.

— Палач. Тебе делать нечего, смотрю, подглядывать начал?!

Изворачиваюсь и смотрю в сторону застывшего у стены мужчины. Тот самый, что провел моих похитителей в кабинет.

Тот, которого Иван назвал Монголом.

Опять от его взгляда дикостью веет, искра в темных глазах недобрая.

Интуиция сходит с ума. Бьет набатом. Передо мной убийца. Чистокровный. В зрачках ни тени сомнения. Жилистый, пружинистый. У такого разгон от статики в смертоносное движение — миллисекунда.

Кусаю губы, чтобы не зарыдать. Напряжение полосует, бьет по нервам, натянутым до предела.

А Монгол этот на меня цепкий взгляд переводит. Проходится по лицу, плечам, считывает весь мой ужасный вид, следы видит.

От меня веет всем тем, что со мной ночью вытворяли, и у Палача ноздри шевелятся, не знаю, словно ему неприятно, будто смрад почуял.

По крайней мере, мне так кажется.

Неодобрение в раскосых глазах полыхает.

Опять переводит взгляд на моего мучителя.

— Босс. Отпустил. Ее. Отойди.

Что-то вспыхнуло в раскосых глазах Монгола. Нечеловеческое. Жуткое. Страшное.

Темный взгляд исподлобья, из-под широких прямых бровей, одна из которых рассечена давно.

— Ты забываешься.

Шипенье змеи, наверное, приятнее, чем этот напитанный патокой жутчайший голос так близко к моему уху.

Коршун не намерен вытаскивать когти из пойманного зверька.

Одно плавное движение в нашу сторону, и я могу рассмотреть мужчину, с ног до головы одетого во все черное.

На ногах рукояти ножей выглядывают, на боках с двух сторон оружие.

— Приказы Кровавого не нарушают. Серебряков. Она уходит. Сейчас.

Словно вороны черные сошлись в схватке, а я только биение своего сердца слышу.

Хватка на моем локте ослабевает, не могу взгляда оторвать от своего опасного спасителя. Он на героя и добродетеля совсем не тянет, а когда опять взгляд на меня переводит, мне закричать хочется, столько тьмы в этих странных глазах, они полыхают и опять чудится, что там вчерашняя ярость напополам с ненавистью бушует.

Резкий кивок головой — дает понять, чтобы свалила.

Срываюсь с места, словно оцепенение пропадает, и я волю включаю. Заставляю себя вытянуться.

Не бегу к спасительному выходу. Наоборот. Ступаю еще более ровно и прямо, чувствуя, как лопатки сверлит взгляд, ощупывает и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не передернуть плечами, не обернутся и не показать фак.

Задираться тянет, как ребенка, лишенного инстинкта самосохранения.

Чей-то взгляд дыру во мне прожигает, пока к двери иду, пока открываю, и заставляю себя не хлопнуть со всей дури, не разрешаю себе спешить. Пытаюсь выглядеть достойно. Для самой себя.

Стоит оказаться на улице, как замираю, выдохнув:

— Куда я попала?! Вокруг одни чудовища, опасные, злые… С меня хватило общения с Иваном.

Дальше я подумаю, что предпринять. Как жить. Случилось то, что случилось, и в своих чувствах я разберусь потом.

В конце концов, в этой жизни очень часто происходит страшное…

Почему-то испепеляющий взгляд Монгола запомнился, как и этот экстравагантный восточный мужчина.

Слезы вскипают внутри и в сознании всплывает теплый голос, насыщенный старческими нотками:

Если твоя совесть чиста, Ава, пусть тебе не будет дела до того, кем ты являешься в чужих глазах…

Так учила бабушка. Давно. Я любила забираться к ней на колени и пока мне расчесывали волосы перед сном, моя Нину рассказывала мне свои сказки.

Выдуманное перемежалось с историями из жизни и всегда, когда мои глаза уже слипались, а я засыпала, она своей испещренной морщинками мозолистой рукой поправляла мои прядки, рассыпанные по подушке и, как некий зарок, произносила:

— Малышка, ты та, кто ты есть… живи по совести, девочка, по своему пониманию, не иди на поводу… Люди всегда говорят о многом, видят все не таким, как есть. Слушай свое сердце… Оно не обманет…

В глазах щиплет, мокрые дорожки катятся по щекам, а я убеждаю себя не плакать.