Шрифт:
Старый ментор твой.
Он уже не рад совсем,
Что заданье дал…
Бросил как бы между дел –
И поджег запал.
Он теперь отводит взгляд,
Он забыл вопрос;
Хочет бедное дитя
Он вернуть для роз.
Но ничтожны лепестки
Тем, кто зрел шипы.
И израненной руки
Наспех залепив
Все саднящие места,
Мальчик, ты опять,
Словно вовсе не устал,
Сядешь за тетрадь.
Знай, умрет учитель твой,
Знай – умрешь и ты.
Но останутся, герой,
Нам твои листы.
И на них – как знать, как знать –
Будет тот итог,
Ради коего нас знать
Побуждает бог.
И оденешься тогда
Ты листвой иной:
Зелена и молода,
Встанет над страной
Жизнь с исчерканных страниц;
Примечанье – шмыг
В поле с поля зайцем… Ниц,
Дьявол! Пей свой стыд!
Ты твердил: она суха,
Мысль – а то ли жизнь.
Видишь, видишь – все не так,
Видишь – мы спаслись.
И тогда вернется все…
Только вот старик,
И ребенок – не найдешь,
Не отыщешь их.
Парад алкашей
Я и сам не в восторге от этих людей –
Не сыщу между ними и малого в милость –
Отчего ж недоволен строкою своей
(Гениальной), коль по чести их в хвост и в гриву?
Я и сам про себя ведь вчера все шипел,
Оползая змеиной петлей их шатанье:
Ах вы, мукины дети! И, белый как мел,
День шел мимо, стараясь другими дворами.
А они все снега, все снега попирали,
Да глаза продирали, да тельняшку стирали,
Да на двести последние грамм наскребали
Золотую ту пыль милосердья с людей.
А над ними горело, а над ними сияло,
И земля бога-сына на крест провожала,
И уже волокло Фаэтона-нахала
В третьей четверти неба позади лошадей.
Но я знаю, наверно, в чем странность, секрет.
Мне их жалко, конечно, но дело не в этом.
Неотлучно в любви пребывает поэт.
Непрестанно величье, которого нету.
Ирод
Я взойду на жестокий трон,
На последний из черных тронов.
Кто еще мне сулил, как он,
Легионы и полигоны?
Я, быть может, и ждал волхвов,
Или фей хоть с каким подарком,
Но пришло ко мне только зло
И товарищем, и товаркой.
Протянуло мне цепь, и кнут,
И к кресту не забыло гвозди…
Не забудут – так проклянут,
Да при всем при честном народе.
Бетховен
Прекрасен был демон – бегущий, ночной,
Как тень быстрых крыльев под бледной луной!
Прекрасен был ангел – святой, золотой,
Сияющий солнцем, манящий звездой!
А я помешался на черном несчастье,
А я поминался в мерзейших синклитах,
И ненависть даль мне заткала ненастьем,
Все время – обиды, обиды, обиды…
Безумно далек я от божьего лика.
Неверной рукою намечен прелюд,
И скрипка дрожит, как от нервного тика,
Несыгранной нотой блудливых причуд.
В твоих закоулках безлюдно совсем.
Оглохший, как есть, от громаднейших тем,
Хватаюсь за память. Молчит и она.
Проклятое время, глухая стена!
А книги, а чьи-то чужие слова…
Они, все они! Как болит голова.
И память, как Брут, отвернувшись, молчит.
Кинжал. Злые иды восходят в ночи.
Одни. Мы одни в этой страшной ночи.
Откликнись хоть ты.
Хотя нет.
Замолчи.
Удивительный артист
Выйдет и просто покажет, как ходят,
Тот человек. И ты сразу, весь строгий:
Скучно-то как! Но лишь кажется нам,
Что, коль не прыгает он – не талант.
Здесь все бывалые – и небывалые,
Все – акробаты и славные малые…
Только один просто ходит. И все.
Зря мы на нем. Так уйдем. Так уснем.
Номер, меж тем, необычен весьма.