Майор Хашпер, недавно назначенный на должность командира уже не существующей второй эскадрильи и возглавлявший наземный эшелон, обратился к Холобаеву:

– Вещи погибших - лишний груз. Машина и так без рессор осталась.

– Что ж, по-твоему, выбросить их?

– Зачем же? Надо раздать тем, у кого обмундирование пришло в негодность.

Кто-то из штабных возразил:

– С мертвых вроде бы неудобно...

– С каких это мертвых?
– вскинулся Холобаев.
– Это наши товарищи, погибшие в боях! Гимнастерку Мосьпанова или Бойко любой из нас станет носить с великой гордостью. Обязательно раздадим. И не просто будем раздавать, а специально организуем вручение. Сегодня же!

К вечеру у скирды выставили обувь, разложили стопочками гимнастерки, свитера. Сильно поредевший полк выстроили в одну шеренгу. Строй медленно обходили командир с начальником штаба. Остановились напротив "профессора" Шума: у того сапоги хитроумно замотаны проволокой и все равно просят каши портянки вылезают.

– Шум, три шага вперед!

Максиму Ивановичу Шуму вручили сапоги погибшего Ивана Боброва. С поникшей головой он возвратился в строй, а командир двинулся дальше. Федя Артемов стеснительно прикрывает ладонями выгоревшую дыру в подоле гимнастерки.

– Опусти руки... Уже и на летчика непохож, - пожурил его командир.

Артемову была торжественно вручена гимнастерка Ивана Бойко, нашего друга. Федя возвращается на свое место, неся сложенную гимнастерку на обеих руках, словно хлеб-соль, и на глазах у него слезы проступают.

Как живой виделся ему Иван Бойко - плечистый, с широкой улыбкой, голова забинтована. Таким Иван запомнился всем нам, когда заявился в полк после вынужденной посадки в Донбассе. Он тогда еле перетянул линию фронта, срубил крылом сосну - и штурмовик завертелся волчком. Ивана направили в лазарет, но вскоре он сбежал оттуда и объявился на КП. Размотал бинты, чтобы шлем налезал на голову, и - к командиру:

– Посылайте на задание, не болит у меня голова! А 16 июля он полетел на разведку колонн противника в район Миллерова и не вернулся...

Гимнастерка Артемову оказалась впору, только по знакам различия не подходила: Бойко был лейтенантом, а Артемов на ранг ниже, младшим. И пришлось тогда Феде снять по одному красному квадратику с выцветших петличек - на них остались не тронутые солнцем ярко-голубые отпечатки, как светлая память о друге.

...Обстоятельства гибели Ивана Бойко выяснились через 25 лет. Развернул я газету "Советская Россия" (от 22 нюня 1966 года), - там статья с фотографией двух улыбающихся летчиков. Под снимком текст: "Справа лейтенант Бойко, не подскажут ли читатели, кто слева?"

Фотография многие годы хранилась у колхозника хутора Ерофеевки Ростовской области Николая Александровича Шкоды. Это он восьмилетним мальчуганом наблюдал за воздушным боем одного штурмовика с шестью вражескими истребителями. Долго кружили самолеты, пытаясь зайти ему в хвост. Штурмовик ловко увертывался от дымных дорожек, которые с треском неслись к его хвосту. А потом наш летчик выпустил очередь вслед проскочившему вперед "мессеру", и тот вспыхнул. Но вскоре штурмовик тоже пошел на снижение и скрылся за бугром.

Коля побежал туда и увидел на лесной поляне самолет. Недалеко от крыла лицом вниз лежал летчик, словно укрылся от жаркого солнца в тени под раскидистым дубом, чтобы отдохнуть после тяжелого боя. Мальчик увидел, что гимнастерку летчика на пояснице будто швейной машинкой прострочило. Ночью отец тайно похоронил летчика за хутором на высоком бугре. В кармане гимнастерки у него нашли фотографию. Ту самую, которая была помещена в газете через четверть века.

Я тут же позвонил в редакцию: в летчике, который был слева от Бойко, узнал я себя, еще молодого. И в который раз вспомнил друга и Гудермес, где торжественно вручали гимнастерку Ивана Феде Артемову.

Из Гудермеса железнодорожным составом тронулись в Дербент.

Какое же это блаженство - лежать на верхних нарах под самой крышей товарняка, растянувшись на спине. Вагон покачивается, словно лодка на мелкой волне, а тебя уже не жалят комары, и под чугунный перестук колес крепко снится. И спал бы так, кажется, целую вечность.

Но вдруг лязгнули буфера, вагон задергался. Тут же меня кто-то начал тормошить. Продрал глаза - мой сосед по нарам, летчик Петро Руденко.

– Вставай, вставай, та швыдче! Командир кличе!
– кричал он.

– Где мы?
– спросил спросонья.

– В Махачкалу приихалы.

– Гак нам же дальше, в Дербент!

– Яке тоби дило! Швидче собирайся, як сам командир кличе!
– торопил меня Петро, стягивая с нар свои вещички - фанерный, окрашенный голубым эмалитом пузатый чемодан с висячим замком да темно-синюю довоенного образна шинель с "курицей" на левом рукаве. "Курица" - эмблема летчика: два распростертых птичьих крыла, а посредине звездочка и скрещенное мечи. Вышитая когда-то серебряной витой канителью, на шинели Петра она давно уже почернела.