— Хорошо, идите! Я скоро спущусь, только перекушу. Василий Яковлевич, там моя жареная курица не улетела?

— Хотела упорхнуть, государь, но я ее поймал.

— Отлично, тогда спустимся по лестнице — не надо тревожить понапрасну коменданта, раз обещал ему. А вы с завтраком следом — здесь, конечно, лучше, ветерок обдувает, но зато над головой черепица только от дождя. Мыслю, бомбу она не удержит!

Никритин ухмыльнулся и подмигнул Василию Яковлевичу, видя, как один из лейб-кампанцев подхватил накрытое крышкой блюдо с курицей, что предназначалась к завтраку, а второй охранник взял кувшин с квасом, прихватив и две кружки. Стоявший у бойницы солдат заметно расслабился, видимо. В присутствии коменданта и императора он изрядно нервничал. Бередников стал спускаться по ступенькам вниз, Иван Антонович пошел следом, за ним потянулись охранники с Мировичем во главе, что привычно прикрывал своему царю спину.

И тут шарахнуло!!!

А потому Никритин спускался по ступенькам недолго — от сильного удара он полетел вниз, сбив коменданта с ног. Перед глазами предстал каменный пол нижнего яруса — успел даже мысленно удивиться, что от толчка улетел вьюном и кувырками так быстро. Успел в падении выставить плечо — от сильной боли взвыл, заорал матерно. В горячке вскочил на ноги — и окаменел от удивления. У башмаков лежала окровавленная голова несчастного Мировича с раскрытыми от удивления глазами.

«А все же ты ее лишился, Василий Яковлевич, пусть не на плахе. Историю, мать ее, не обманешь, она завсегда свое возвернет», — пронеслась в голове последняя мысль, и тут же нахлынула свирепая боль, от которой Иван Антонович потерял сознание…

Протока Малая Невка

Яхта «Ораниенбаум»

Унтер-лейтенант Карл Розен

после полудня 7 июля 1764 года

— Такие вот дела творятся, друг мой Карлуша, выловили мы тебя треска треской, только хвост болтался, — лейтенант Федор Карлов протянул штофную бутылку. — Глотни, пиво тут двойное. Легче станет. Голова ведь изрядно болит, душа твоя свейская?

— Угу, — промычал Розен, помотав обмотанной окровавленными тряпками головой. Напряг память, пытаясь вспомнить, что произошло ночью. В висках заколотили молоточки, к горлу подкатилась тошнота. Он схватил дрожащей рукой бутылку и стал пить пиво — холодная пенистая жидкость, привычная с детства, облегчила страдания.

Пальцы внезапно ослабели, на Федор, друг закадычный с первого плавания кадетского, подхватил упавшую было бутыль. Хорошенько встряхнул емкость, проверяя в ней наличие остатков, и, полностью удовлетворенный открывшийся истиной, в несколько глотков опорожнил штоф. Отбросил бутылку под кровать — там тут же звякнуло ответно — видимо запасы пива, как выпивались, так и своевременно пополнялись.

— Контузило тебя, брат, изрядно. Это ведь ты с Фомичевым вчера неподчинение устроил — на пару восстание учинили и к Иоанну Антоновичу переметнулись?

— А ты меня за это выдать генерал-аншефу Панину хочешь, чтоб потом полюбоваться на мою тушку, что на нок-рее подвесят провялится под солнышком, как камбалу?

— Дал бы тебе в зубы, шутки твои гальюном отдают, а не положенным по ранжиру штульцем. Но делаю тебе скидку на голову ушибленную. Помнишь, как в Риге шлюхи за полцены ноги раздвигали перед моряками, а с армейцев две шкуры драли?

— Хорошие времена были, — пробормотал Розен с облегчением. Еще бы — выжил в такой передряге, и быть повешенным, это совсем худо — как после двух шестерок на костях по одному «глазку» появилось. Старый друг не подвел, выдернул его из самой задницы водяного, куда он самовольно залез по дури, царский приказ выполняя.

— Меня за мысли мои, этот генералишко сам вздернет, да не на рее, а на ближайшем суку. Зол, как собака бешеная, всех норовит укусить. В три горба русалки его…

И тут Федор Карлов выдал такой «боцманский загиб», что даже покойный шаутбенахт Петр Михайлов, личность в морских кругах легендарная, под личиной оной сам император Петр Алексеевич скрывался, одобрил бы, и чаркой можжевеловой водки одарил. Большой ценитель всяческих «загибов» был царь-батюшка, «корабельный мастер».

— Федя, ты как меня выловил?

— Все просто, Карлуша. Мы у выхода из протоки на якоре стояли, пушка с фрегата пальнула, потом выстрелы из мушкетов. И тут рвануло в первый раз, туман маленько разогнало. Я как раз на шканцах стоял и лодку рыбацкую разглядел — кто знал, что ты там веслами гребешь. Так что вначале ничего не понял, но потом дошло — брандер то был, и сам взорвался. Или в порох попали с фрегата, или сами фитили зажгли не вовремя. Что это была за посудина, Карл, что так бабахнула?

— Баркас крепостной, мы туда двенадцать пудов пороха заложили. Лопарин повел, боцмана нашего помнишь?

— Царствие ему небесное, — Карлов перекрестился, то же, но с трудом проделал Розен, осеняя себя по православному, подзабыв про лютеранство — как то из головы вышибло поучения пастора.

— Фрегату борт распороло, ветхий «Парис», сразу обшивка рассыпалась — хорошо хоть троих поубивало только, да от зрелища этого наш адмирал клешни свои откинул — «удар» его пробил.

— Не знал…

— Да откуда тебе узнать про то было? Ты ведь транспорт с пороховым запасом взорвал — вот тут мою яхту чуть не спалило, с трудом потушили. Но каюта императрицы погорела знатно — теперь на меня начета на сотни рублей в адмиралтействе сделают. Пропал я, Карл!