Очередной учебный день подходит к концу. На химии про амфотерные гидроксиды я ни черта не слушаю. Сверлю тяжелым взглядом Ее профиль. Настроение — отстой полнейший.

Едва звенит звонок, поднимаюсь со своего места и выхожу в коридор, не реагируя на вопли престарелой кудахтающей почитательницы Менделеева. Спускаюсь на первый этаж, проталкиваюсь через галдящую толпу и забираю у ворчливой гардеробщицы куртку.

Чего ж все бесят-то так, а? Как-будто в зоопарк попал. Орут, как ненормальные! Животные…

— Осторожнее, олень северный! — рычу на недоумка, едва достающего мне до плеча.

На ногу наступил, идиот безмозглый! Терпеть не могу, когда кто-то пачкает мою обувь.

— Пппрости, — заикается он, с беспокойством поглядывая наверх. Нервно сглатывает при этом. Очкует.

Не спорю, репутация у меня так себе. Каждый, кто учится в этой гимназии, знает, что лучше не злить Рому Беркута. Потому что с выдержкой и терпением у меня всегда были проблемы. Да и кулак, давайте откровенно, прямо скажем, тяжелый.

— Кретин, — бросаю через плечо, продолжая движение.

Народу тьма. Все громко переговариваются, смеются. Все раздражает. Каждая деталь.

— Привет, Рома, — тоненьким голоском пищит какая-то малолетка, которую я впервые в жизни вижу.

Улыбается, как дура. Клоунесса. Волосы выкрашены во все цвета радуги. Закатываю глаза и направляюсь к выходу. Толкаю дверь и, наконец, оказываюсь на улице. Как раз в этот момент мимо проносится мелкий в кадетской форме, а прямо в меня летит снежок. Среагировать я уже не успеваю.

Сука… прямо в глаз.

— Да вашу ж мать! — ору, свирепея.

— Ой, — вздыхает испуганно тот, в кого должен был прилететь этот клубок снега.

— Дебилоиды, — отряхиваюсь, спускаясь по ступенькам.

Внутри прямо все кипит от злости. Казалось бы, ничего такого не произошло, но внезапное желание надрать зад веселящимся тупицам становится все сильнее с каждой секундой. Как же хочется выпустить пар!

Скрипя зубами, добираюсь до парковки. Машина уже меня ждет. Спасибо «Вебасто»[19].

Тачку конкретно занесло снегом. Реально кругом все в сугробах. Зима настоящая. Как я люблю.

— Ром, — доносится до меня дрожащий голос Грановской.

Вот только тебя не хватало для полной радости.

— Ром… Ты так быстро ушел, я даже не успела…

— Я тороплюсь, Вероника, — сообщаю сухо, сметая с крыши автомобиля слой снега.

Она молча наблюдает за моими движениями. Потом подходит ближе.

— Зай, давай поговорим, — заглядывает в лицо. — Ты в последнее время сам на себя не похож.

Это уж точно. Выходит, что даже она заметила.

— Нет настроения для бесед, — отвечаю нехотя.

— Это меня и настораживает.

— Ник, — поднимаю на нее глаза. — Не грузи сейчас, а?

Она, насупившись, кутается в шубу. Мерзнет в ней как цуцик, но понты — превыше всего. Снова вспоминается Лисицына, с раскрасневшимися от кусачего мороза щеками. Тоже тряслась вот также утром. Не то от холода, не то от моего присутствия. И то, и другое, видимо, одновременно. Эта ее куртка — курам на смех. И как переодеть девчонку во что-то потеплее я пока не придумал…

Но с тем, насколько дико звучит эта мысль, смирился.

Как и с тем, что со мной происходит…

— Ром, — шмыгает носом Вероника. — Может, хватит уже меня игнорить? Мы с тобой словно чужие стали.

Ей богу, как будто родными были когда-то. Столько драмы вкладывает в эти слова…

— Ты расстаешься со мной или что? — никак не угомонится. — После того, как ты вернулся с соревнований, все не так!

А вот в этом она абсолютно права.

— Я тебе уже говорила, что не имею отношения к той ситуации со шкафчиком… этой. Кольцо пропало, на кого еще было думать?

— Плевать…

Вот же заливает. Вообще не верю, что она «не при делах».

— Я не знала, что Абрамов решил ее подставить! — отчаянно доказывает, притопывая от досады ногой. — Далась она мне!

— Да не гони…

— Ты терпеть ее не мог! Что вдруг случилось? — в голосе Грановской слышится явное пренебрежение. — Знаешь, я смолчала, но то, что ты избил из-за нее Яна…

— Будь на ее месте кто-то другой, я поступил бы ровно также.

— Ну конечно, — фыркает она.

— В мои дела с Абрамовым не лезь, поняла? — смотрю на нее сурово и сжимаю челюсти до хруста, только от того, что вспоминаю перед ударом его надменную, ухмыляющуюся рожу.