– Тебе бы тоже не помешало. Еще и мозг подключить, если он есть.

– У меня, приятель, с мозгами все в порядке, в отличие от тебя, если ты все еще живешь в этой лачуге! – гавкнул незнакомец и крайне недобро посмотрел на жилую старину за спиной Гарика. Нынче очередная зубная боль господина Моджеевского, а перед Климовым стоял именно он собственной персоной, уперлась в проклятый забор, который отделял участок двора этого допотопного чуда архитектуры. Какого черта это должно тревожить его, а не его подчиненных, он не знал, но прораб стройки, на которой как раз собирались заливать фундамент под детский сад для их жилищного комплекса, едва ли не под машину бросился, завидев его на дороге, и вынудил остановиться. «Идемте, Роман Романович, я вам этот капут покажу». Именно так и сказал. Моджеевскому несколько не по статусу было общаться с рабочими, но он с детства обожал стройку, потому и поперся в архитектурный в свое время, хотя ему прочили совсем другую карьеру. И до сих пор наблюдать за возведением высотных зданий было его любимым занятием, особенно, если это чудо, меняя лицо города, творилось его руками. Да и с Филиппычем у Романа отношения были особые, почти что дружеские, потому чего бы и не посмотреть на их пресловутый «капут»?

Вот только к его неудовольствию обернулось все праведным гневом представителей пролетариата противоборствующей стороны.

– А ты, небось, живешь в какой-нибудь коробке мегасовременной, - фыркнул Гарик.

– Да не без этого! Я тебе машиной выезд на пару минут перегородил, а ваша хижина мне вид из окна перманентно портит.

– Ну это твои проблемы, - Климов на всякий случай чуть внимательнее осмотрел «соседа» и его автомобиль, выхватив госномер, - мало ли как дальше карта ляжет, коль этот представитель элитарных кругов города живет рядом, и выдал: - Короче, вали. Мне выехать надо.

– Слушай, мужик, повежливее никак? – Романа уже несло. Он понимал, что объективно – вообще не прав, но его допекло. До самой ручки дошел с этими придурками и их собственностью. – Вы и так тут как кость в горле у всей улицы – ни обойти, ни объехать. Еще и нарываетесь. А не боишься, что я на вас завтра печников натравлю, и всему дому штрафы выпишут за незаконное подключение котлов? Думаешь, я не в курсе, как вы тут хозяйничаете, а все глаза закрывают?

– Э-э-э! – подала из двора голос Антонина Васильевна. – Я бумаги, если надо, соберу! Все у нас по закону, скажи, Гарик!

– Да чхать я хотел на ваши бумаги! Это такая извращенная форма совкового бюрократизма – обложиться бумагами и не давать людям дело делать? Я. Здесь. Стоял. Пять. Минут. Мне еще всякая шваль нищебродная не указывала, где машину парковать!

– Ого! – раздалось у него за спиной – то ли удивленно, то ли возмущенно. – Велик и могуч русский язык.

Роман, из чьего носа, кажется, даже пар валил, развернулся, чтобы посмотреть, что еще за мошка попадет сейчас под его горячую руку. И ему ее было заранее жаль.

Евгения Андреевна Малич ни с какой стороны не подходила под понятие «мошки». И ростом удалась, и фигурой уродилась, и чертами лица привлекала взгляды. Да и за себя постоять умела, так сложилось. Но когда возмущавшийся повернулся к ней, все же икнула от неожиданности, как-то сразу его узнав. Тот самый любитель езды по набережной и купания собак в море! Следующим звуком, вырвавшимся из ее горла, было явное хмыканье, и, наконец, она смогла проговорить членораздельное:

– Еще и по газонам ездите. Похвально.

Роман тоже ее узнал. Как тут не узнать, если в ту их дурацкую встречу ранним утром у моря она очень ему понравилась – и своей деловитостью, и порывом отчитать его, как мальчишку, будто бы ей совсем плевать, что в Солнечногорске вряд ли у кого еще встретишь подобный Ягуар (как бы там ни было, а Моджеевский был с пониманием, что кроссовер на набережной – перебор, в отличие от маленького спорткара, стоившего как целый этаж в «Золотом береге»). Нет, она сделала ему внушение, как будто бы он обыкновенный мужик, с какими она каждый день общается. У Романа тогда даже дух захватило, что с ним так можно. Ну и еще от ее родинки над нежными аккуратными губами, чья форма была задана природой, а та, как известно, работает куда лучше пластических хирургов.

Сейчас эти губы приоткрылись, рот округлился буквой «О», а Роман медленно сознавал, что она живет в доме, где бабы на балконах развешивают розово-голубые лифчики.

– А уж вам-то я чем помешал? – огрызнулся он на автомате, но уже без былого пыла.

– Все тем же! – вклинился Гарик, словно рыцарь, бросившись на защиту прекрасной дамы. И не особенно важно, что даме никто не угрожал. – Нам ехать надо, а ты ворота перегородил.

– Да я же сказал, что сейчас уеду! – снова завелся Моджеевский, глянув на того. – Закатил концерт, хуже бабы!

– Не уважать других – исключительно по-мужски, - кивнула Женя и подошла к Гарику. – Машина во дворе, полагаю?

– Ну! Ты ж видишь! – в сердцах буркнул тот.

– Черт с вами!
– прорычал Роман и рванул на себя дверцу Рэйндж Ровера, усаживаясь за руль. И дальше ругаться с пролетариатом как-то совсем себя не уважать – и так уже отличился. Все равно ничего не докажешь. То, что понравившаяся ему женщина играла за чужую команду, и вовсе удручало, хотя он и не думал, что когда-нибудь еще ее встретит. Его жизнь обычно с такими не сталкивала. Или он обретался совсем в других социумах.