Не знаю, смог ли бы я выдержать это сам. Но я был не один. Рядом были Ульрика, доктор Перельман и доктор Слэш, чья поддержка не позволяла мне даже задумываться о том, чтобы сдаться. И я не сдавался.

3-го апреля в атлетическом зале «Тихих сосен» состоялся долгожданный поединок по армреслингу между мной и Большим Питом. Как и следовало ожидать, Донни потерял свою ставку, а я оказался повержен, в наказание за что за обедом, под свист и улюлюканье толпы, сожрал пять порций водорослей подряд, позволив Донни, поставившему на то, что меня не вырвет, отыграть свою ставку. С того момента, сам того не заметив, я влился в их компашку.

Между ветеранами, мучающимися от ран, душевных недугов и неблагополучия в не желающей принимать их мирной жизни, установилось своеобразное братство. Большинство посетителей «Сосен», щедро накачанных тринозодолом, по-прежнему были безразличны к окружающему миру. Но в компании, в которую меня привел Большой Пит, нашлись те, кто был готов в нужный момент поддержать добрым словом и протянуть руку помощи, или хотя бы потрепаться о жизни. И поездки в реабилитационный центр, которые поначалу меня так тяготили, вскоре стали желанными и радостными.

12-го апреля мне, в качестве эксперимента, впервые удалось дойти до атлетического зала больницы без помощи костылей, полноценно ступая на правую ногу. Несмотря на адские боли, я радовался своей победе и весело раскланялся под аплодисменты Джо, Ульрики и пары санитаров. С этого момента я начал проводить на ногах, и особенно в спортивном зале, столько времени, сколько мне вообще позволяли врачи. Джо не поверил своим ушам, когда я попросил его увеличить количество и продолжительность его адских сеансов физиотерапии, недовольный тем, с какой скоростью продвигается мое восстановление. Но он, конечно, согласился.

В «Тихих соснах» я стал самым прилежным участником групповых занятий, которые проводила Триша, по йоге, стретчингу и пилатесу, куда сумел заманить даже кое-кого из компании Большого Пита. Даже начал практиковать упражнения по правильному дыханию, узрев в занудных лекциях, которые нам читали на эту тему, пару зерен истины, которые я в свое время усвоил от одного из своих учителей, многоопытного сержанта-детектива Филипса.

Я питался исключительно здоровой больничной пищей, ни на шаг не отступая от тщательно продуманной для меня диеты, но ел много и охотно, с удовольствием следя за тем, как мой организм, возвращаясь к нормальному режиму работы, быстро набирает вес, и кости перестают выпирать из-под кожи. В свободные от физкультуры и сильных болей часы, в зависимости от настроя, я либо учился восточной практике медитации, основываясь на материалах из Интернета, либо же внимательно штудировал нормы законодательства и моего контракта, которые касались моего обеспечения после его расторжения.

Честно говоря, каждое из моих усилий было каплей в том море боли, которое я испытывал. Но вместе они складывались в ручеек, который, хоть и помалу, но все же позволял мне вновь обрести контроль над своим духом и стать хозяином своего тела. Кошмары начали преследовать меня меньше, хотя и не отступали совсем, и иными ночами я даже как следует высыпался.

19-го апреля мне поступило извещение о том, что через две недели мне предстоит предстать перед медицинской комиссией, которая примет решение насчет дальнейшего действия моего контракта. Узнав об этой новости, Перельман заявил, что мне нужно немедленно ложиться на завершающую операцию на моей правой ноге, которую он планировал провести перед моей выпиской. Он обещал, что после этой операции бионический протез коленной чашечки заработает совсем хорошо, и спорить с ним я не стал.

— Знаешь, — печально рассказал я Ульрике апрельским вечером 26-го, когда меня временно перевели обратно в палату после операции на коленной чашечке. — Осталась всего неделя до моей медкомиссии. Но я не могу заставить себя думать о том, что со мной произойдет после выписки.

— Я бы на твоем месте, наверное, думала о людях, с которыми смогу увидеться спустя столько лет, — воодушевленно произнесла медсестра.

— Я же говорил, что у меня нет близких, — помотал головой я. — Родственников не осталось. Настоящих друзей не было с детства. Товарищи, с которыми я не выходил на связь почти пять лет, вряд ли чем-то отличаются от чужих людей. Да никто из них, наверное, и не узнал бы меня в моем нынешнем виде. Знаешь, Ульрика? Когда мне дадут коммуникатор, я не назову ни одного абонента, с которым захочу связаться.

Медсестра грустно посмотрела на меня, но ничего не произнесла. Я уже знал, что ее родителей нет в живых, но у нее было много друзей. И, хоть она и не делилась этим со мной, я слышал от Габриэлы, что у нее есть жених. Добрая душа позволяла ей ощутить ко мне сострадание, но истинной глубины тоски и одиночества ей не понять. Пожалуй, я сам начинал понимать их только сейчас.

— Ты со всем справишься, Димитрис, — сказала Ульрика убежденно. — Ты очень сильный человек. Я же говорила, что никогда еще не встречала людей, подобных тебе.

В этот момент раздался стук. В палату заглянул несколько озабоченный санитар, и необычным для этого дюжего хлопца робким голоском сказал:

— К пациенту пришли. Главврач приказал впустить и оставить наедине.

— Кто пришел?! Доктор Перельман приказал не беспокоить после операции, — хмурясь, мгновенно отреагировала на это вторжение медсестра.

Едва я разглядел обеспокоенность на лице санитара, как вспомнил о Штагере и Майлсе. И решил, что догадался, кто решил ко мне в преддверии медкомиссии.