— Может быть, это единственный шанс для этой планеты наконец излечиться.

— Я представляю себе, что ты сейчас чувствуешь, Димитрис, — мягко молвил Роберт. — Ты сейчас немного не в себе, и это нормально. Тебе требуется отдых. Прошу тебя, отдохни у нас в гостиной. Прими снотворное, если надо, и ляг спать. Утро вечера мудренее.

— Лечь спать? — я удивленно посмотрел на Роберта, гадая, правда ли он верит, что я смогу уснуть.

Взяв наконец себя в руки, я поднялся с кресла.

— Спасибо тебе большое за все, Роберт. Твоя поддержка очень важна для меня. А сейчас мне пора.

— Постой, Дима, не глупи только, — генерал тоже поднялся, посмотрев на меня с искренним участием и беспокойством. — В твоих мозгах сейчас каша. Я ни за что тебя не отпущу. Останешься у нас, Руби тебя накормит и положит спать на гостевом диване.

— Это исключено. Я не могу вас так стеснять…

— Да оставь ты свои реверансы! — рассердился генерал, едва ли не силой усаживая меня обратно на стул. — Мы с тобой не чужие люди, ясно?! Ну-ка звони Джен и докладывай, что останешься тут!

— Роберт, я правда должен вернуться. Я не могу просто оставить Джен ночевать одну.

— Ну ладно, — согласился с этим соображением Роберт. — Тогда я вызову тебе такси прямо сейчас. Какой там у вас адрес?

— В этом правда нет необходимости…

— Не спорь со мной! — решительно покончил с препирательствами офицер.

Тогда я не нашел в себе силы, чтобы настаивать. Не знаю, чем бы я занялся, если бы все-таки вышел из квартиры Ленцов пешком. Вряд ли вернулся бы домой. Наверное, просто бродил бы по городу, как сомнамбула, натыкаясь на прохожих. Мой упорядоченный и отлаженный до мелочей мирок провалился в пропасть, а на его месте образовался вакуум. Казалось ничто не способно заполнить эту пустоту.

Может быть, это изменит время.

Сам не знаю, как я умудрился сдать экзамены и защитить бакалаврский диплом в этот период. Уж точно не благодаря сочувственным поблажкам — ведь о моем горе не знал никто из однокашников и преподавателей. Я не мог рассказать правду о судьбе Владимира и Катерины Войцеховских, спрятанную под грифом «Совершенно секретно», не мог даже открыто носить траур по своим родителям, не говоря уже о том, чтобы назвать настоящих виновников их гибели.

В полицейской академии не принято было углубляться в личную жизнь сокурсников. Мало кто из курсантов ФСОРД-407, моей новой группы, знал хоть что-нибудь о моей биографии до прибытия на Пятый континент, за исключением того немногого, что стало известно общественности из-за скандала в 82-ом, да и том не все слышали, а многие забыли. По вполне понятным причинам я не распространялся лишний раз о своем прошлом, которое было не лучшей рекомендацией для работы в правоохранительном органе Содружества. Ни с кем из новых одногруппников я не сблизился так, как с некоторыми старыми корешами с ФЗОПАТ, поэтому лишь немногие из них замечали мое мрачное настроение в период экзаменов, и этих немногих вполне удовлетворял краткий ответ «Ничего серьезного».

Лето 83-го стало самым безрадостным периодом в моей жизни, опередив даже годы заточения в интернате. Даже тень улыбки не пробежала на моем лице, когда было объявлено, что я блестяще сдал экзамены и окончил предпоследний курс академии. Ведь на этом свете не осталось больше людей, любящий взгляд которых мог бы стать мне лучшей наградой за эти успехи.

Весь мир виделся мне в мрачных тонах. Так, я осознал, что у меня не было настоящего дома. Ведь дом — это нечто большее, чем четыре стены, в которых ты спишь. Это место, где живут люди, которых ты любишь, и куда ты стремишься вернуться. Наша комнатушка в Студенческом городке так и не стала для меня этим местом. Четыре года я старательно не замечал этого, окунувшись в монотонную рутину нашего с Джен существования. Но страшные слова, услышанные 28-го мая, разбудили меня, словно раскат грома прямо над головой посреди ночи, и открыли глаза на всю ущербность и пустоту того мирка, в котором я пытался жить, убеждая себя, что так и должно быть. После перенесенной встряски я не способен был заставить себя вновь погрузиться в приторно-сладкий синтетический сон.

Грядущая стажировка в полиции была едва ли не последней шлюпкой, на которой я мог спастись от разрушительных размышлений и глубокой депрессии. Воспользовавшись этим шансом, я с головой окунулся в адские будни 122-го полицейского участка Восточного округа Сиднея, погрязнув в самых низах разнообразнейших человеческих грехов и пороков, сокрытых под благовидной внешней мишурой цивилизованного общества в «зеленой зоне» крупнейшего города на Земле.

Меня «прикрепили» к сержантам-детективам Паттерсону и Филипсу, которые расследовали в основном, насильственные преступления. Подавляющее большинство этих преступлений совершалось на бытовой почве, в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, или под воздействием различных психических расстройств, которые весьма часто встречались в условиях жизни в Гигаполисе. Расследование этих преступлений, чаще всего, не требовало навыков Шерлока Холмса — мотивы лежали на поверхности, а подозреваемые редко отрицали свою вину.

И все же нет ничего более демотивирующего, чем картины, которые каждый день приходится видеть следователям: заплаканные, мечущиеся в истерике или погруженные в себя люди; захламленные квартиры, в которых давно никто не следил за чистотой; пятна крови на полу и на стенах; пустые бутылки, шприцы для инъекций, ампулы, упаковки с таблетками. Одни и те же картины повторялись каждый день с убийственным постоянством.

Наверное, именно поэтому детективы, оба за сорок, были суровыми и циничными людьми, которые способны были спокойно сесть обедать, выйдя из помещения, где проводилось вскрытие. Паттерсон носил бороду, много курил и любил крепкое словцо. Филипс каждое утро гладко брился, предпочитал жевательные резинки и исповедовал дзен-буддизм. Однако их лица все равно несли печать неуловимого сходства, которое придала им их сволочная работа.