Я исполнял все их поручения с маниакальной старательностью, которая стала причиной мрачных шуточек со стороны старых ищеек, полагающих, что причиной моего рвения является честолюбие и непомерные амбиции. Вторым поводом для шуток стало мое атлетическое сложение, из-за которого я резко выделялся среди следственных работников, и олимпийское прошлое, о котором детективы, сами не интересующиеся спортом, узнали из моего досье. Шутки начались после того, как один из патрульных со 122-го участка, встретив меня в коридоре и узнав во мне олимпийского чемпиона, попросил дать ему автограф. К шуткам я относился спокойно.

Чаще всего детективы были поглощены своей работой и относились ко мне практически та же, как к предметам мебели или бытовым дронам. Когда им все же приходилось сосредотачивать на мне свое внимание, Паттерсон саркастично именовал меня «нашим будущим комиссаром», а Филипс — «чемпионом» или «олимпийцем». Я был уверен, что оба запомнили мое имя и фамилию, впервые их услышав (прекрасная память была профессиональной чертой детективов), но они почти никогда не произносили их, полагая, видимо, слишком сложными.

Работа здесь не имела ничего общего с тем, что можно увидеть в кино. Она состояла, в основном, из тягучей бумажной волокиты, которая, хоть и велась в электронной форме, способна была свести с ума своим непостижимым объемом и отсутствием очевидного смысла. Канцелярское рабство разбавлялось редкими выездами на следственные действия, на которые меня звали словами «Пошли проветримся». Филипс возил меня на все выезды подряд, а Паттерсон норовил затащить лишь в самые пакостные места, где можно лицезреть по-настоящему отвратительные картины — он называл это «дать понюхать дерьма» и полагал это неотъемлемой частью воспитания будущего детектива.

Возвращаясь домой затемно, измотанный до предела, я раздевался, едва заставлял себя выполнять двадцатиминутный комплекс упражнений, принимал душ и валился спать, как убитый, чтобы проснуться в пять утра, успеть на тренировку и без пятнадцати девять уже быть на рабочем месте, где я должен был сварить и подать Паттерсону его ристретто (Филипс обычно был на работе с восьми и предпочитал простую воду). Это продолжалось шесть дней в неделю, и неоценимым плюсом такого графика была абсолютное отсутствие времени для хандры.

Свой единственный выходной я, как правило, проводил в одиночестве, ведь как раз по воскресеньям Джен дежурила в больнице. Само собой, я понятия не имел, чем она живет. Иногда мы не общались несколько дней подряд, если не считать редких мультимедийных сообщений довольно тривиального содержания.

— Тебе бы больше подошло быть патрульным, — сказала мне Джен одним воскресным утром, когда я успел застать ее перед выходом из дому. — Они носят приличную униформу, пользуются уважением у людей и у них нормированный рабочий день. Зачем тебе нужна эта ужасная работа?

— Ты ведь хотела, чтобы я перевелся на ФСОРД, — буркнул я, отжимаясь от пола на кулаках, пока она одевается.

— Это ты хотел. И речь тогда шла не о том, чтобы работать сутками в таком ужасном месте.

— А чем, по-твоему, должны заниматься копы? Поливать цветы на городских клумбах?

— Так или иначе, ты не обязан сидеть в этом участке сутками. Твоя рабочая неделя — сорок часов.

— А у тебя разве не так? Но ты же не вылезаешь из своей больницы.

— От нас зависит здоровье людей, а иногда и жизнь, — возразила Джен, мастерски нанося на лицо свой аккуратный макияж. — Приходится отступаться от своих интересов.

— Тебе может быть сложно в это поверить, но мы там тоже заняты кое-чем важным.

— Я набираюсь опыта, который позволит мне в будущем стать квалифицированным и хорошо оплачиваемым специалистом, — привела еще один аргумент девушка.

— Я тоже, — отжавшись пятидесятый раз, выдохнул я.

— Димитрис, — устало закатила глаза Джен. — Я надеюсь, ты не собираешься всерьез работать всю жизнь в этом своем 122-ом участке? Есть ведь детективы, которые расследуют экономические преступления, расследуют коррупционные скандалы и финансовые махинации, борются с киберпреступностью. Есть патрульные и участковые, которые работают в приличных районах, в конце концов. Не все полицейские занимаются тем, чем твои Паттерсон и Филипс. Разве это то будущее, к которому ты стремишься?

— Да ни к чему я не стремлюсь, — раздраженно ответил я, продолжая упражнение. — Ни к чему.

— Может, хватит уже себя жалеть? — не выдержав, выпалила девушка. — Ты делаешь себе только хуже. Посмотри за окно. На дворе 8-ое августа, 83-ий год! Тебе пора двигаться дальше.

— Дальше? И что там дальше?

Выполнив отжимание в сотый раз, я поднялся на ноги, растянул мышцы, и обратил изучающий взгляд на девушку. Дженет Мэтьюз, как всегда, выглядела красиво и опрятно — серьезная, изысканная и аккуратненькая в своей новенькой блузке, в которой она надменно прохаживалась по квартире, собираясь на дежурство в свой Институт хирургии глаза. Ее можно прямо сейчас фотографировать и разместить на плакате, призывающем молодежь избрать правильный путь в жизни. Понимает ли она хоть немного, что я сейчас переживаю, какие мысли наполняют меня?