Священник с простодушной радостью улыбнулся, разглядывая старые фото — кажется, он здесь без электричества основательно отвык от пользования современными достижениями техники. Насколько я знаю, он даже глубокой зимой не переезжал в Генераторное.

— Храм Скорби был открыт на Пасху 2062-го года. Так что не так давно он отметил свое десятилетие. Многие христиане нашего селения, включая и Семена Аркадьевича, являются сюда на воскресную службу. Верующие люди приходят сюда исповедаться и причаститься, тут венчаются, крестят детей, отпевают усопших — и не боятся выйти на нежилую территорию ради того, чтобы исполнить важные для них обряды в этом святом месте. Но больше всего людей являются в храм на гробки, после Пасхи. Ведь едва ли не каждый житель Генераторного потерял здесь кого-то из родных или близких. Все мы помним их, скорбим, печалимся. Сейчас отец Прохор расскажет вам о том, что означает дата, именуемая в народе «гробками» и почему важно поминать усопших — а затем вы сможете поставить свечку в память о покойных…

Я был одним из тех, кому посчастливилось не потерять родных или близких во время эпидемии. В сущности, у меня и не было родных, кроме мамы с папой — о своих бабушках, дедушках и о прочей родне я знал лишь по их рассказам. Уверен, что у Храма Скорби похоронены многие те, кого помнят мои родители — но не я лично. Тем не менее я с величайшим почтением выслушал все, что сказал священник, и даже поставил свечку так же, как и все, не уточня в честь кого. Я не очень-то понимал, какое значение имеет эта свеча и почему именно в этот день, а не в другой, надо вспоминать тех, кто умер. Но родители научили меня относиться к таким вещам с уважением и никогда не выказывать пренебрежения к вере, ритуалам и обрядам, к какой бы религии они не относились. Я знал, что некоторые взрослые уделяют очень много внимания условностям и могут сильно обидеться, если им покажется, что кто-то оскорбил их религиозные чувства.

После этого нас вывели на задний двор — там начиналось кладбище. И зрелище это было тягостное. Может быть, было бы иначе, если бы могилы раскинулись под пышными кронами зеленых деревьев и были укрыты живыми цветами. Но на пустошах не росли деревья и цветы. Уделом ушедших были кучки земли и деревянные кресты. На некоторых из них надписи были вырезаны по дереву, на других — просто написаны маркером. Были и безымянные могилы — либо имена стерли дожди, либо они не были известны изначально. Некоторые кресты венчали проржавевшие каски или старые противогазы. Лишь искусственные цветы — поставленные в горшочки и корзинки, либо просто лежащие на могилах — пестрели перед глазами печальными комками цветного пластика, тщетно пытаясь украсить сумрачную картину.

Не знаю, какой была поучительная цель этой экскурсии, но на меня она вдруг навеяла (может быть, впервые в жизни) страшную тоску. Прежде я никогда не задумывался о смерти. А сейчас, глядя на бесконечные ряды крестов, я вдруг с необыкновенной ясностью понял, что каждый из них ознаменовал конец чьей-то жизни, оборвавшейся намного раньше, чем этот человек себе представлял. Но что самое печальное — некоторые из этих несчастных не оставили после себя ничего. Лишь пару слов, небрежно выведенных рукой безучастного гробовщика — и те были смыты дождем несколько лет спустя.

А сколько еще миллионов, миллиардов людей нашли подобный конец, вообще не будучи похороненными? Они превратились в прах и пепел, сгорели от радиации или скончались в мучениях от ее последствий, умерли от болезней, от голода, от холода, были убиты другими людьми… Целые города, обращенные в руины, полнятся их истлевшими скелетами. Никто не сохранил о них памяти. Никто не знает, о чем они мечтали, кого любили, какие мысли витали в их головах, какие они видели сны.

Я вспомнил изображение знаменитого памятника «Агнец» в Сиднее. Исполинская статуя девочки с ангельскими крыльями величественно возвышалась в самом центре крупнейшего в мире города, приковывая к себе взгляды туристов. Под ней есть экран, на котором поочередно высвечиваются имена и фотографии (если они сохранились) людей, о которых известно, что они погибли при наступлении Конца Света. Новое имя появлялось на экране каждые две секунды. Говорят, что полный список пройдет через экран за 110 лет. Целый век может миновать, прежде чем кто-то дождется своего права мелькнуть перед глазами людей всего на две секунды, — но никто не посмотрит на экран в этот момент, а если и посмотрит — не станет утруждать себя запоминанием имени и уж тем более не станет разбираться, кому это имя принадлежит. А сколько имен нет в списке?!.

— Дима. Дима! — из задумчивости меня вывела Мей, энергично дернув за руку.

Я не сразу сообразил, что происходит. Лишь секунду спустя увидел их. Несколько человеческих силуэтов показались на гребне холма с восточной стороны кладбища, метрах в пятистах от нас. Они не таились — лишь замерли и всматривались в нас. С такого расстояния сложно было разглядеть детали — во что они одеты, вооружены ли. Но мне и не представилось возможности вглядеться повнимательнее.

— Внимание! — заорал физрук хриплым басом, в котором все мы ощутили приступ тревоги. — А сейчас все быстро назад в церковь! Назад в церковь! Не толпитесь, разговорчики прекратить! Живенько! Все вопросы потом!

Особо уговаривать школьников не пришлось — ощутив обуявшее взрослых беспокойство, они беспрекословно засеменили в сторону двери храма, беспокойно оглядываясь через плечо на маячащие на горизонте силуэты. Лишь самые смелые не забывали щелкать объективами камер. Где-то в нестройных рядах донесся девичий плач.

Повернув голову, я увидел, как Петков оживленными жестами отдает команды милиционерам. Четверо стражей порядка пятились задом следом за лавиной школьников, прикрывая детей своими телами. Еще четверо, держа автоматы наперевес, рассыпались цепью и присели, изготовившись стрелять с бедра в сторону чужаков.

— Дима! — Мей дернула меня за рукав. — Давай скорее!

— Ах, да, извини, — спохватился я. — Джером, идем! Ты чего?!

В отличие от остальных, ирландец не спешил поддаваться панике. Прищурившись, он остро глядел в сторону силуэтов на горизонте и на его лице отражалась непонятная мне борьба чувств. Ветер развевал его непослушные патлы, повязанные банданой, придавая особенной достоверности имиджу непокорного бунтаря. Впрочем, я не был склонен сейчас разбираться в душевных переживаниях друга, — схватив его за плечо, я с силой дернул его в свою сторону, так что он аж зашипел от боли.