Он отвернулся, давая понять, что разговор окончен и начал выдвигать из стены кровать.

– -Подозреваю, что и постельное белье насквозь провоняло Олафом и его толстухой-женой,-- проворчал он, доставая простыню. И тут же скривился, сорвал белье с кровати и швырнул на пол. В ту же кучу полетела и его ночная рубашка.

– -К Ч это все! Я буду спать одетым. Так ты называешь себя "женой"? Хозяйкой? Почему же ты не отдала белье в стирку хотя бы к соседям?

– -Ты прекрасно знаешь, почему! нет у нас денег на то, чтобы заплатить а использование их стиралки. Подобную роскошь мы сможем себе позволить, лишь когда ты наконец повысишь свой Моральный Рейтинг!

– -Да как же я его повышу, если ты из-за каждой мелочи на всех парусах несешься к иоаху!

– -Вот это уже не моя вина.-- Мэри снова встала в позу оскорбленной добродетели.-- Хорошей бы я была сигмениткой, если бы я погрязла в подобной многоложности, я бы жить не смогла! Сигмен все видит! Когда я стою перед иоахом, я чувствую невидимый взгляд Предтечи: он зрит меня насквозь, ему доступны все мои тайные мысли! Нет, я не сумею солгать! И тебе должно быть стыдно даже говорить со мной об этом.

– -Ну и пошла ты к Ч!
– - он круто развернулся и скрылся в неупоминаемой.

Там он сорвал с себя одежду и ступил под душ -- на положенные ему тридцать секунд. Потом обсох под сушилкой и принялся яростно драить зубы, словно пытаясь содрать с них все ужасные слова, вырвавшиеся у него в пылу ссоры: они словно жгли ему рот своей скверной. Он уже начал раскаиваться в своем поведении -- как обычно. Кроме того, он заранее трусил от мысли о том, что должна будет Мэри рассказать своему иоаху, и что придется говорить ему самому, и что за этим всем может последовать. А последовать может то, что его МР упадет настолько низко, что его оштрафуют, и тогда их и без того дырявый бюджет лопнет окончательно. А значит, придется залезать в новые, еще большие долги, не говоря уже о том, что никакое повышение ему светить не будет.

Размышляя об этом, он машинально оделся и вернулся в спальню. Мэри, увидев, что он снова полностью одет, закаменела на полпути в неупоминаемую:

– -Хэл, ты же не собираешься...

– -Собираюсь,-- ответил он.-- Я не буду спать в барахле, от которого смердит Олафом.

– -Прошу тебя, Хэл,-- умоляюще сложила она руки,-- не заставляй меня выслушивать свои ужасающие вульгарности. Я не хочу больше слышать этих гадостей.

– -Приношу вам свои извинения,-- отвесил он шутовской поклон,-может, вы предпочтете, чтобы я впредь использовал в подобных случаях аналогичные выражения на исландском языке? А может, вы предпочитаете язык Новых Гебридов? Но на каком бы языке я ни говорил, смысл будет тот же: пот -- естественное физиологическое выделение человека, и он, совершенно естественно,-- воняет!

Мэри заткнула уши и стремглав понеслась в неупоминаемую, с силой хлопнув за собой дверью.

Хэл бросился на тощий матрас и, чтобы свет не бил в глаза, закрыл лицо руками. Через пять минут он услышал, как скрипнула дверь -- она давно уже нуждалась в смазке, но их бюджет (как, впрочем, и бюджет Олафа Маркониса), не включал в себя масло для смазки дверных петель. А если его МР упадет еще ниже, Марконисы могут подать петицию о его переводе в другую квартиру. Если только сумеют найти более неприхотливую пару (разве что из новопереведенных в высший профессиональный класс), которая согласится переехать к ним.

"Сигмен правый!
– - думал Хэл.-- Ну почему я не умею удовлетворяться жизнью, какая она есть? Почему я не умею принять верносущность полностью? Откуда во мне столько от Противотечи? Ответь мне! Просвети меня!"

– -Сколько ты будешь упорствовать в нешибе, Хэл?
– - раздался голос Мэри, укладывающейся рядом с ним.

– -В каком это нешибе?
– - спросил он, уже догадываясь, к чему она клонит.

– -Я говорю о том, что ты собираешься спать в верхней одежде.

– -А почему бы и нет?

– -Хэл!
– - зашипела она.-- Ты прекрасно знаешь почему -- нет.

– -Не-а, понятия не имею,-- невинно ответил он. Она, как и предписано, прежде чем лечь в постель, погасила свет, и теперь он смог открыть глаза.

Хэл лежал, глядя в надвигавшуюся на него кромешную тьму.

Ее тело, если совлечь с него все одежды, должно светиться белизной при свете луны. Или лампы,-- думал он.-- Но я никогда не видел ее тела, никогда не видел ее хотя бы полуобнаженной. Я вообще не видел в своей жизни ни одной обнаженной женщины. Если только не считать той картинки, что подсунул мне тот парень в Берлине. И я, бросив на нее один полуголодный, полуужаснувшийся взгляд, сбежал от греха подальше. Не знаю, что с ним было потом. Поймали ли его уззиты? Получил ли он наказание, специально предназначенное для таких, как он, так омерзительно извращающих верносущность?...

Омерзительно... И все же он видел эту картинку перед собой так же отчетливо, как если бы она все еще стояла перед глазами, ярко освещенная берлинским солнцем. И он снова видел того парня, который пытался ему всучить ее: высокий, широкоплечий, симпатичный блондин, говоривший на берлинском диалекте исландского.

О, плоть, жемчужно-светящаяся...

Мэри молчала, но он слышал ее дыхание.

– -Хэл,-- зашептала она,-- ты считаешь, что на сегодня ты натворил уже достаточно? Ты что, хочешь, чтобы я в своем докладе иоаху прибавила еще кое-что?