И она спустила их обратно вниз.

— Что скажете в своё оправдание?

— Прости, мама… — жалобно промолвила Бэла, поправляя испорченный пучок. — Мы немного увлеклись.

Вдруг раздался издевательский смешок позади высокой Госпожи. Изо спины матери вышла Кассандра, одетая лишь в свою тёмную шёлковую сорочку; она злорадно хихикала и бросала на сестёр насмешливые взгляды, словно прямо сейчас стала единственной гордостью хозяйки этого места.

— Бэла присвоила себе мою собственность! — обиженно, как малый ребёнок, завопила Дана. Для полноты картины не хватало того, чтоб она зашмыгала курносым носиком и недовольно топнула каблучком.

— Я не присваивала ничего!

— Присвоила!

— ДОВОЛЬНО! — громогласно прозвучал по всей комнате, — а то и замку — приказ Димитреску. — Что опять у вас двоих произошло?!

Поняв, что дело начинает пахнуть жаренным, Стеф начал ползком добираться до надёжного укрытия за зелёным небольшим креслом. Однако, давалось ему это с трудом, отчего тот сипло закряхтел. Противный болезненный звук не мог остаться незамеченным.

— Ты! — сквозь белоснежные зубы выдала Альсина, гневно направляясь в сторону кое-как отползающего молодого человека.

— Они с Бэлой целовались, мама! — произнесла Даниэла неприлично тыча на свою старшую сестру пальцем.

— Нет! — немного испугалась блондинка. — Она врёт!

— А вот и нет!

— Я сказала хватит! — резко закричала Хозяйка, введя дочерей в некое подобие ошеломления. — Вам было запрещено приближаться к этому мерзавцу, — ядовито выплюнула она, схватив парня за запястье, так неаккуратно, что ладонь была направлена туда, куда и локоть; затем подняла вверх, что боль пронзила всю руку, и он был уверен, что если Госпожа резко её дёрнет, то сломает, без всяких сомнений. — Почему вы ослушались?! — глаз Леди Димитреску нервно задёргался. Видимо, поведение дочерей последний месяц злит слишком сильно. — А ты! Гадкий, отвратительный, похабный…мужлан! Как посмел протянуть свои грязные лапы к моим дочкам?!

Свободную руку леди немного отвела назад; и из тонких пальцев выпустила неизмеримо длинные острые когти. Стефану стало жутко. Возможно, этим самым Госпожа окажет ему услугу, избавив от душевных терзаний и физических страданий, но умирать было неописуемо страшно. Напоследок парень окинул беглым взором всех трёх девушек, мысленно прощаясь с каждой. На их лицах были совершенно разные эмоции: Даниэла язвительно улыбалась, в глазах Кассандры проглядывалось удивление, а ухмылка, что совсем недавно красовалась на бледной лице, куда-то пропала; испуг Бэлы же было просто не передать. Ничем. И это выражение кольнуло в груди сильнее всего.

Парень плотно закрыл глаза и выжидал своей наступающей кончины; где-то глубоко в душе он надеялся снова проснуться, развеять этот дурной сон. Но он не просыпался.

— Мама, НЕТ! — вместо со свистом когтей услышал брюнет.

Длинные ногти Альсины резанули воздух над его голой и едва коснулись края деревянной колоны. Облегчение заполнило всю грудь.

— Бэла! — изумлённо вздохнула Госпожа, повернув голову в сторону названной дочери.

И та, в свою очередь, выйдя вперёд, молча, испытывающем взглядом, глядела на мать. Леди Димитреску тоже более не проронила ни слова.

Они слишком долго просто смотрели друг на друга, будто умели мысленно общаться, но всё же первой сдалась женщина. Альсина грубо швырнула молодого человека на пол и быстрым, разгневанным шагом направилась в сторону лестницы. Головой об пол Стефан приложился чрезвычайно сильно, да и тело болеть будет ещё долго. Но пока сознание его не покидало, он провожал хозяек залитыми слезами голубыми очами и отлично осознавал, что это был последний спокойный день в его жизни. Дальше — только хуже. Потом на глаза набежала мрачная пелена и комната погрузилась во мрак.

Бывало ли у вас чувство, что смерть бродит по пятам? Идёт точно по вашему следу, но не может нагнать, ведь вы из раза в раз оказываетесь проворнее и хитрее, одурачивая Мрачного жнеца, что ведёт охоту на несчастную душу. Но, как бы вы не бегали, ангел смерти никогда не отступает. Рано или поздно, вы спотыкнётесь на собственной лжи, ошибках, погрязните в омуте похоти, тщеславия, жадности, зависти и во всех излюбленных пороках человека, и вот тогда — костлявая рука протянется к вам из-под чёрного, как вечная ночь, балахона. Прикосновение старухи с косой студёное; оно обжигает словно огромная глыба льда. А взгляд её равнодушен и нелюдим: две пустые глазницы смотрят на умирающее тело без скорби и сострадания; и лишь пара ярких жёлто-красных огоньков впиваются в побледневшую кожу, жадно поглощая каждую частичку упрямого плута, норовившегося сыграть с ней в салочки. Но она всегда побеждает. И эти глупые игры начинают надоедать. Однако, природа человека такова — мы всегда стараемся отсрочить то, что неизбежно, в надежде вдохнуть больше свежего воздуха, который не ценили, когда ещё была возможность. «Бояться смерти совершенно нормально, мой милый мальчик» — твердила бабушка Николета, прижимая внука к груди. «Все её бояться. И страха не нужно стыдиться». — «Но…но…папа сказал, что я трус и плакса…» — громко шмыгая носом, промямлил заплаканный десятилетний мальчик. — «Твой папа и сам боится. Просто старается это скрыть. Порою человеку проще справиться с эмоциями, спрятав их за грубой, суровой личиной. Но это не значит, что так делать — правильно». — «Мужчины не плачут» — сердито буркнул он, вытирая шерстяным рукавом свитера свой мокрый нос. — «И кто сказал тебе этот вздор?». — «Папа». — «Дурень твой папа» — с улыбкой произнесла бабушка. «Плачут все. И у мужчин душа болеть может. Просто слёзы они тоже старательно прячут. Хочешь скажу кой-что на ушко?». — Мальчик кивнул. — «Я видела как они у него льются. И видела как он дрожит аки осиновый лист на ветру. Тебе не нужно стесняться слёз, не нужно прятать чувства, абы доказать кому-то свою силу. Мы — люди. И мы испытываем эмоции, а эмоции делают нас живыми, позволяя наполнить красками эту серую жизнь». — послушав бабушку, парнишка протёр маленькими кулачками глаза и, хлюпнув, спросил: «Ты же тоже когда-нибудь умрёшь… как мама?». — Николету вопрос ребёнка никак не удивил, не привёл в замешательство. Она так же умиротворённо ответила: «Умру. И дедушка твой умрёт, и папа; и ты когда-нибудь тоже покинешь этот мир. Смерть идёт за каждым. Выжидает момента и начинает погоню. Но это будет отнюдь не скоро». — она ласково погладила внука по чёрным длинным волосам и большим пальцем вытерла стекающую солёную капельку по румяным щёчкам. «Посему успокаивайся, мой дорогой, на твоём веку ещё будет горечь и разочарование — успеется. Быть бесчувственным брюзгой нельзя, но и унывать негоже. У всего должна быть середина. Поди умойся и я почитаю тебе сказку…».

Молодой человек сидел на краю односпальной кровати с опущенной вниз головой. Его белые впалые щёки намокли от обильно струящихся слёз, а покрасневшие глаза отекли, устав от бесконечных солёных капель. Поникший взгляд был устремлён в пол, не выражая абсолютно ничего: два зрачка с голубой радужкой, застеленные влажной пеленой, бесстрастно глядели в пустоту, в надежде отыскать в ней ответы на мучащие вопросы. Казалось, он избавился от навязчивых мыслей о побеге, о своей скорой кончине, о том какой он омерзительный и что нет ему никакого прощения, но раз за разом они возвращались, ходили по кругу, свивались в змеиный клубок; больно жалили, кололи и стояли горьким комом в горле. И этот случай не стал исключением: Стефану было страшно, противно; он знал, что это, вероятно, его последний день, однако, никто не может смириться с надвигающейся смертью. Никому не по силам просто взять и принять гибель со спокойным выражением лица, с необъяснимой лёгкостью на душе и холодной головой, не топя самого себя в пучине беспорядка собственных мыслей, и не подаваясь бесконтрольным эмоциям, что полностью овладели парнем. Стеф плакал, совершенно не сдерживаясь, не хныкая и не ревя, позволяя накопившемся чувствам взять верх, как советовала бабушка. «Иногда так нужно» — думал он. «Иногда от этого становится легче». Но легче не становилось. В последний раз брюнет позволил себе поплакать, когда умерла Николета. Он скулил, хлюпал, выплакал все слёзы, однако это действительно помогало выплеснуть всю скопившуюся боль, терзавшую мальчишку, что постепенно терял любимых людей. Михай такому поведению сына рад не был. И Стефан вспоминает, как здоровенный мужчина треснул ему по затылку с неимоверной силой. — «Тебе уже четырнадцать!» — хмельным голосом горланил тот. «Прекращай вести себя, как размазня! Что о тебе подумают люди?! А что подумают обо мне? Неужели я воспитал дочь, а не сына?!» — и ещё одна затрещина не заставила себя долго ждать. «Вытри сопли и скрой жалость, которую вызываешь. Не хочу это больше видеть. Слюнтяй». — Молодой человек крепко сжимал в кулаке красный рубин и до боли стиснул челюсть. «Ты не заслужил маму» — начал прогонять воспоминания брюнет, жмурясь от подступающих слёз. «Не заслужил меня. Не заслужил никакую помощь. Не заслужил всеобщего уважения. Ты не заслуживаешь ничего» — Стеф прислонил сжатые в кулак руки ко лбу и удручённо вздохнул. «И я такой же, как и ты. Не заслуживающий ни черта».