– Бесполезная тварь! Ты даже не можешь родить мне сына!

Эти слова застряли в подкорке мозга и повторялись раз за разом, пока этот садист примерял кулаки и ботинки к моим изгибам и выпуклостям. Финальной точка стал толчок с лестницы, скорая и лишение смысла жизни. Малышку вырезали из меня вместе с маткой, оставив непригодной женой для Бориса Уварова.

Две недели я пролежала в гинекологии, потом четыре месяца в психиатрии, после того как пыталась перерезать себе вены. Говорят, время лечит. Не согласна. Оно притупляет боль, воспоминания, корректирует восприятие, но не лечит. Отец появился в больнице только раз, когда меня откачали после неудачного суицида. Ничего не сказав, он посмотрел на меня и вышел.

То ли Михаил Белов перешагнул через себя и пообщался с моим мужем, то ли Борису надоело использовать меня вместо мешка с песком, но побои по возвращению закончились. Если, конечно, пощёчины и оплеухи не включать в эту категорию. Правда, садист нашёл другой способ издевательства, с которым жизнь стала проще и терпимее.

Теперь я усвоила значение слова «достаток». С ним можно позволить себе многое. С ним можно купить себе что захочешь – на всё согласных шлюх, на всё закрывающую глаза жену, всё проглатывающее общество. В общем, достаток – это проплаченная выгребная яма, в которой гниём мы все.

– Жду в кабинете через пять минут, – появился в ту переворотную ночь на пороге спальни Борис, окатив меня мутным взглядом, в котором ярко искрила ненависть. За все восемь лет я так и не поняла, за что Уваров возненавидел меня.

Злить мужа я не стала и через пять минут открыла дубовую дверь в его мужское убежище. От увиденной картины отвисла челюсть, а когда дошёл смысл происходящего, ёкнул рвотный рефлекс. На столе в коленно-локтевой позе стояла голая шлюха, которую лупил Боря, засунув предварительно огромные дилдо во все её дыры.

– Садись, дорогая, – отвлёкся он на мгновение. – Попробуй опустить глаза и займёшь её место.

Я смотрела. Сначала смотрела, как он стегал жертву и запихивал в неё всё толще и больше предметов, затем смотрела, как он трахал её в рот, поставив на колени передо мной, потом смотрела, как белёсые капли выплёскивались на моё лицо.

Рвотный рефлекс удалось сдержать, а со временем я научилась смотреть во все глаза на эту вакханалию и думать о своём. Сцены спаривания переползали в мою спальню, любовницы переезжали в наш дом, а Борис оставался для всех примерным семьянином и любящим мужем.

Любовь

Белая скатерть, белое блюдце, белая чашка с молочной пенкой на кофе, отдающем горечью на языке. Какая по счёту была эта чашка? Пятая? Шестая? Не могла сказать, разве что в счёте посмотреть. Второй парень за год, уверяющий в любви и сливающийся в никуда. Ладно Тоша – молодой, безбашенный, недозревший, относящийся к отношениям как к игре, но Сергей… В двадцать шесть лет за свои слова положено отвечать. А вот так… не прийти на свидание, не сказать ни слова, отключить телефон.

Поначалу я подумала, что с ним произошёл несчастный случай, но консьерж в элитной многоэтажке, где у Сергея была квартира, не пустил меня в лифт, показав письменный запрет на мой проход в собственность Тробушева. Обидно? Не то слово. В груди защемило от боли, лёгкие сжало в спазме, а дыхание пыталось вырваться тяжёлыми толчками.

Что во мне не так? Вполне привлекательна, не избалована мужским вниманием, не испорчена положением и деньгами отца. Почему, стоило влюбиться, подпустить к себе ближе, чем позволено, как от меня сразу отделались, словно от сломанной игрушки?

Сколько мне осталось бегать на свободе? Полгода? Год? Когда отец подберёт удачную партию и выдаст меня замуж? Я не смогу терпеть незнакомого мужчину, как Верусик, которая смирилась и полностью растворилась в семейном уюте. И как Надюха не смогу. Она единственная, кто сказал отцу нет после того, как её суженный скончался от инфаркта за два дня до свадьбы. Не смог пережить в свои пятьдесят два года счастье, что станет обладателем молоденькой девушки невиданной красоты.

В тот день был большой скандал. Орал папа, кричала Надя, билась посуда и разлеталась в щепки мебель. Сестра выгрызла право закончить обучение и только потом обсудить варианты. Своим характером и упёртостью она пошла в отца, поэтому и прогнула родительскую тиранию, а мы с Верой отличались мягкостью и покладистостью в маму, которую я с каждым годом помнила всё хуже. Она умерла от кровоизлияния в мозг, когда мне было восемь лет, и с тех пор сёстры пытались её заменить. Насколько могли. Насколько позволял отец.

С Тробушевым мы познакомились шесть месяцев назад, когда я пришла сдавать экзамен на права, а он восстанавливать свои после бурных посиделок в ночном клубе. У меня тряслись руки и болела голова от страха, у него наблюдались те же симптомы, только от чрезмерного переупотребления.

– Поделишься пилюлей? – низко просипел он надо мной, и я от неожиданности смяла пластиковый стаканчик, выплёскивая воду на себя.

В него невозможно было не влюбиться. Светло-русые, волнистые волосы, собранные в узел на манер самураев, выбритые виски, татуировка, начинающаяся на затылке и уходящая под футболку, озорные глаза, ярче майской зелени, острые скулы и насмешливый изгиб губ.