Доун подняла брови.

— Да, причем это случилось декабре, — улыбнулся я. — Было чертовски холодно. Вот тогда меня и арестовали — все то дерьмо, о котором тебе только что рассказал твой друг-полицейский. Офицером, производившим арест, была женщина, и она разозлилась, когда я спустил штаны и сказал ей… Эм, ну… Я сказал ей, что они мне с ней не понадобятся.

Доун выглядела так, словно не знала, смеяться ей или плакать. Я не винил ее — это была сумасшедшая история.

— Но хуже всего было то, что пока я сидел в тюрьме, они забрали у меня Стэна, отправив его обратно к Шарлотте, и эта сука отвезла его прямиком в приют для опасных собак. Она нашла другой способ отомстить мне за фокус с деньгами. Или за то, что я публично унизил ее, как она сама сказала. В любом случае она нашла бы причину. Я забрал Стэна в тот же день, когда меня отпустили, он пробыл там всего сутки, но я никогда ей этого не прощу.

Я замолчал, сделав глубокий вдох.

— Позже я разгромил наш дом и офис, дав ей то, в чем она так нуждалась — меня выгнали из собственной кампании, потому что ей удалось получить судебный запрет на мое приближение менее, чем на 250 ярдов. Но я и так не хотел ее видеть. Только это означало то, что мне некуда было идти, совсем некуда… Пару недель я спал на улице. И замерз бы до смерти, если бы мне не помогли другие бездомные. У меня все еще лежали деньги в банке, но Шарлотта опустошила наш совместный счет и заморозила мои деловые счета… Думаю, что тогда я хотел умереть.

Я так погрузился в воспоминания, что не заметил, как Доун плачет.

Мне хотелось подойти к ней и утешить, но ей нужно было это услышать. И теперь, когда я начал, то не хотел останавливаться.

— Я пил каждый день и принимал много наркотиков — половину из них я даже не знал. Я начал подкармливать каждую бездомную собаку, которую встречал, сначала двух или трех, потом еще нескольких, а позже, когда мной заинтересовалась полиция, их было почти двадцать. Затем я услышал на улице слухи о незаконных собачьих боях, и когда один пес из моей стаи так и не явился, позже я обнаружил, что он был убит. Я назвал его Король Рокки. Он был крупным парнем, помесь немецкой овчарки, но очень добрым. Ему вырвали горло.

— О нет, это ужасно! И что ты сделал? — прошептала Доун.

— Я отомстил.

Она сглотнула, и ее лицо побледнело. Я видел, что она хотела спросить, как именно я это сделал. Надеялся, что она не станет, потому что не хотел говорить ей правду о том, что я сжег то здание, где произошел бой. После этого я чувствовал себя ужасно — с моей стороны было неправильно рисковать жизнями пожарных, и я решил, что больше не совершу этой ошибки, но я не собирался останавливаться.

Она заколебалась, вероятно задумавшись о том, сколько правды осмелиться услышать. Затем опустила взгляд на руки.

— Дэн упомянул об открытом расследовании.

Каким-то образом я нашел в себе мужество продолжить:

— Через несколько недель после убийства Рокки я видел, как одного парня выбросили из лимузина — из него выбили все дерьмо. Я не видел его избиения, только последствия. Этого было недостаточно, чтобы добиться осуждения… И у того парня, что сделал это были связи.

— Ты имеешь в виду…

— Да, связи с мафией. Он был одним из главарей, как мне сказали.

— О, Боже!

— Это только звучит плохо, но, в конце концов, когда я выступил в суде, я оказался более полезен для защиты.

— Но… о том, что сказал Дэн?

— Я предупредил адвоката обвинения, что из меня получится дерьмовый свидетель. Я был опустошен, когда увидел лимузин, и был не в лучшем состоянии. Я пил каждый день, пока у Шарлотты был мой бизнес и дом. Я жил в дешевых мотелях, в местах, которые могли бы пустить Стэна… Они все равно вызвали меня на допрос, и я был разорван на куски. Я сильно заикался, и адвокат защиты не дал мне закончить ни слова, не говоря уже о предложении. Он был тем, кто говорил, будто у меня мания Святого Франциска (прим.: Франциск Ассизский — основатель нищенствующего монашеского ордена, который оказывал помощь страждущим и гонимым, в том числе и братьям нашим меньшим. Франциск считался покровителем животных), будто я сумасшедший. Может быть, я и был таковым, может, он был прав, но он хотел, чтобы я выглядел совершенно чокнутым. Окружной прокурор и полиция были недовольны тем, что преступников не осудили, и я стал козлом отпущения.

Она вздрогнула и закрыла глаза.

— Приехав сюда, я решил начать все с чистого листа, но невезение, похоже, преследовало меня. С того дня, как я переехал, на моей земле начали появляться мертвые животные.

Ее глаза широко распахнулись.

— О, Боже мой! Мертвый енот! Это сделал босс мафии?

Я взял ее за руку, нежно сжал и покачал головой, надеясь успокоить.

— Я думал об этом, но мне кажется, что это мало вероятно.

— Почему нет? Как ты можешь быть в этом уверен?

— Ну, во-первых, такие парни, как он, предпочитают более прямой подход — этакое «предупреждение».

Доун выглядела испуганной.

— Но это может быть он!

— Нет, я больше полезен ему живым и дискредитированным, а не мертвым и, следовательно, интересным для полиции.

— Это не игра! — огрызнулась она, высвобождая руку.

— Я не играю ни в какие игры, — резко ответил я. — Ты хотела правды, Доун. Вот как она выглядит.

Она резко вдохнула.

— Это нечестно! Ты искажаешь мои слова.