Да, Сонечки была своя собственная служанка. Именно служанка, – не няня, не гувернантка, а именно служанка. Она не воспитывала Сонечку. В этом родители не видели необходимости. Она лишь исполняла капризы своей маленькой госпожи.

Если Соня хотела, она пропускала школу. Врач с удовольствием выписывался ей справки о болезни, и тогда Сонечка могла неделями валяться дома в постели и ничего не делать. Соня привыкла к этому.

Время летело быстро, и скоро Соня перешла в среднюю школу. Расходы отца на образование дочери значительно выросли. Раньше отец Сони платил классной руководительнице, учительнице английского и учительнице рисования. Иногда он жертвовал деньги на школу, одаривал директора и завуча начальных классов.

Теперь же денег требовали учительницу литературы и математики, русского языка и географии, преподаватели истории и обществознания, природоведения и закона божьего, домоводства, физкультуры и ОБЖ. Также на горизонте уже виднелись стоящие с протянутой рукой преподаватели физики и химии, алгебры и геометрии.

Несмотря на такое отношение к учёбе, у Сони на редкость отлично складывались дела со спортом. Она занималась в клубе юного десантника (обучалтеё бывший сотрудник ГРУ, который был ей весьма доволен), в стрелковом клубе, во множестве других секций.

На вид Соня была абсолютно неспортивной девушкой. Пухлые, вечно румяные щечки, узкие маслянистые глаза, фигура – типичная skinny fat.

Внешность была обманчива. Соня с семи лет занималась спортом. Школьные годы она провела в усиленных тренировках: карате, плавание, стрельба, лыжи, бег, фехтование, легкая атлетика, конкур, спортивное ориентирование, пеший туризм, даже прыжки с парашютом. К восемнадцати годам у неё был чёрный пояс по карате, звание КМС по спортивному туризму и разряды по плаванию, бегу, стрельбе и фехтованию.

Также она не раз брала первые места на юношеских чемпионатах по офицерскому пятиборью и по десятиборью.

Впоследствии Соня не раз ездила на Кубу, проходила там диверсионно-террористическую подготовку. При этом Зверева презирала фитоняшек, фитине и особенно кросс-фит. Ему она предпочитала своё любимое офицерское пятиборье.

В Москве она продолжала заниматься спортом.

Примерно два-три часа в день она тратила на занятия.

Отец Сони был человек добрый и щедрый. Он не жалко денег на воспитание дочери, на спортивные секции, а потому платил всем учителям в достаточной мере. После перехода в среднюю школу для Сони мало что изменилось. Она по-прежнему жила хорошо, и все вокруг по-прежнему ей восхищались.

Отец со временем стал замечать, что с дочерью к него что-то не так. Соня не хотела с ним разговаривать, постоянно паясничала, говорила грубо с родителями и так далее. Она ничем не интересовалась и ничего не хотела делать. И тогда отец решил, что ей нужно некое развитие, а потому силой отдал её в музыкальную и художественную школы. Училась там Соня кое-как, на занятиях появлялась нечасто, домашние же работы за неё так и делала служанка или мама. Мама была не против. Вместе с Сонечкой она снова начала рисовать и даже как-то поздоровела.

Сонечкина мама к тому времени давно уже была в тяжёлой депрессии. Она мало выходила из дома, очень много ела, почти всё время смотрела сериалы и в целом чувствовала себя неважно. Она постоянно хандрила, жаловалась на своё состояние и просила, чтобы её не трогали. Только в теребление моменты, когда они с Сонечкой вместе садились рисовать, она ненадолго могла почувствовать себя живой. Но и тогда она ощущала какую-то незримую пропасть, разделявшую их с дочерью. Она смотрела в глаза Соне и видела, как та уводит взгляд в пол или куда-то в сторону, заговаривает на совершенно незначительную тему, спрашивает о чём-то отстранённом или наоборот предлагает сосредоточиться на рисунке. Она столько раз хотела заговорить с дочерью о чём-то важном, о чём-то понастоящему важном. Она хотела рассказать ей, как сильно она любит её, поведать о своей молодости, об ошибках прошлого, о том, как она осознала их со временем и о том, как из не допустить. Ей так хотелось пересказать дочери забавные ситуации из времён своей бурной тусовочной жизни, рассказать о людях, которые ей встретились, передать свой опыт, – глупый, неудачный, комичный, но всё же хоть какой-то опыт, поведать о том, что было пережито, выстрадано, вынесено. Но Сонечка не хотела об этом слушать. Точнее, сама она говорила, что хотела бы послушать, но каждый раз находила способ избежать этого: уходила в уборную, погружалась всецело в работу, переводила разговор на другую тему. Иногда она будто бы начинала слушать, глаза её становились живыми и вроде как даже интересующимися. Тогда мама начинала живо рассказывать, активно жестикулируя, но потом и это сходило на нет. Соня снова опускала взгляд, глаза её снова делались как стеклянные, губы длинен прижимались к зубам, а брови начинали подниматься. Соня теряла интерес к маме, к её рассказам, к её любви. И мама понимала, что дочь не хочет слушать её, но при этом и ругаться с ней не хочет. Это просто не её дело. Дочери это не интересно. Это всё рассказы из чужой, далёкой от неё жизни. И мама доя неё – чужой человек с тяжёлой искалеченной судьбой, человек, которого одно пожалеть, как бездомную собачку, но который, в отличии от собаки, никогда не получит помощи. И тогда мама тяжело вздыхала и продолжала рисовать. Иногда только на листы ватмана незаметно для Сони падали крохотные хрусталики слёз. Мама старалась нагибаться над бумагой как можно ниже, чтоб Соня не видела, как она плачет. Она не хотела, чтоб Соня жалела её.

Мама Сони со временем окончательно смирилась с таким положением. Она видела, что дочь воспринимает её чужим человеком. На всё вокруг Соня смотрела стеклянными, вечно уходящими от прямого контакта глазами. Мама столько раз пыталась поговорить с ней о важном: о жизни, о людях, об отношениях с ними, о долге, чести, о том, как не потерять всё это, как потеряла она. Но Соня всегда уклонялась от серьёзного разговора. Вместо великого соприкосновения душ получался душный бессмысленный трёп на заданную тему. Только так они и общались.

Со временем мама окончательно потеряла надежду хоть о чём-то поговорить нормально с Соней. Она поняла, что время уже упущено: дочь ей не доверяет, а возможно, что и презирает её. Очень скоро мама перестала лезть к дочери с разговорами о вечном и важном. Теперь она просто брала лист и садилась рисовать. В первый такой раз Соня ещё сидела рядом, кажется, пытаясь понять, что изменилось. Мама не говорила с ней, и Соня молчала, пристально глядя на лист бумаги. И мама подумала тогда: а вдруг случится чудо? Вдруг Соня сейчас обнимет и заговорит? Но чуда не произошло: Соня не обняла и не заговорила. Она посидела ещё минут пять, а потом сказала: «Мам, мне это, уроки там делать надо.». И она указала рукой на дверь.