Соня была совершенная, абсолютная мещанка. Все качества, какие есть у мещан, доходили в ней до конечного предела. Она была невероятно активной, а её талантам в заведении нудных связей могли бы позавидовать лучшие агенты ЦРУ. При этом она была настолько ленивая, что, пожалуй, ни разу в жизни не довела ничего до конца. Она была сентиментальной кисейной барышней. И при этом она готова была не задумываясь идти по трупам врагов к Олимпу. Её невежество не знали никаких пределов. Слово «конченый» она писала с двумя буквами «н». В то же время её нарциссизм и самоуверенность превосходили все мыслимые границы. Бесчувственность удивительным образом уживалась в ней со склонностью чуть что закатывать истерику.

Соня потому и не была похожа на типичную мещанку, что всё мещанское в ней было доведено до предела. Мещанство в ней было помножено на сталинизм и мракобесное мировоззрение (впрочем, тогда ещё секулярное). Короче, Соня была очень милой девушкой, и все парни были от неё без ума.

Оно и понятно: ведь Соня была просто душечка! Ну разве можно было просто взять и не влюбиться в это милое лички, в эти пухлые щёчки, в эти вечно улыбающиеся глаза, в этот нос картофелиной, в это нежное, слабое тельце, в высокий лоб, в жиденькие, но очень послушные и шелковистые волосы… По большому счёту Соню с трудом можно было назвать красивой. Она не была красавицей. Она была милой. Как котёночек, которого выкинули на улицу хозяева, и которому теперь все умиляются.

Соня решила, что она будет отличным связующим звеном между молодыми леваками в косухах и дряхлыми дедами-сталинистами. Из этого связующего положения она будет извлекать гешефт.

Соня быстро поняла, что все леваки – инцелы. Это вытекает уже из самой сущности левачества. Видела она этих леваков. Типичные тупые ребята. Низкорослые, хилые, унылые школьники с глупыши улыбками. На них большие им старые бабушкины куртки. В зубах – сигареты, в руках – банки дешёвого пива. Они все либо тощие, либо толстые, либо просто страшные. Почти у каждого эти мерзкие подростковые усики, у всех странные лица: не детские и не юношеские, а просто странные. Они все были какие-то зажатые, закомплексованные, инфантильные. Были ещё спортивные ребята: с суровыми лицами, высокие, подтянутые. Они носили беговые кроссовки или кожаные берцы, чёрные джинсы и спортивные штаны. Они надевали чёрные толстовки и прятали лица за капюшонами. Они свободно вели себя с девушками, были уверены в себе и старались жить по каким-то своим понятиям. Всем они старались показать, что они не какие-то интеллигентишки, а настоящие пацаны с рабочих окраин, – простые, открытые. На самом деле они сильно бычились, и за их яростью нетрудно было разглядеть ту же чудовищную неуверенность, что читалась в глазах прыщавых подростков. На самом деле эти спортивные парни были такие же маменькины сынки, такие же дети интеллигентов. И они сами были такие же интеллигентишки, которые точно так же огребали от суровых курганских гопников. Они бычилось, старались казаться крутыми, но на самом деле за их пафосом крылась пустота. Они ничего не знали, ничего не читали и даже близко не представляли, что делать. Они считали себя крутыми экстремистами. На самом деле они были лёгкой добычей для фээсбэшных оперов.

Соня быстро поняла, как легко будет ей завоевать влияние в левацкой среде. Леваку достаточно только намекнуть на женское внимание, как он тут же подчиняется любому её капризу. Леваку не нужен секс. Ему даже близость дружеская не нужна. Вполне достаточно показать ему, что ты готова с ним общаться, как он тут же начинает плыть от удовольствия. Ему достаточно и того, что пусть и не очень красивая, но довольно милая девочка готова общаться с ним.

Левак – всегда инцел. Только он хуже, чем просто инцел, потому что он инцел скрытый. Левак боится признаться всем, что он инцел. Он скрывает это за своим наивным наигранным пацанством или за общими фразами о свободе женщины от патриархата и гендерных стереотипов. Левак всегда несчастен. Притом несчастье его не личное. Оно общественное и экзистенциальное. Он не в силах решить свои проблемы сам. Отчасти это, конечно, обусловлено тем, что любой левак – тюха. Но это ведь ещё не всё. Наверное, некоторые леваки могли бы заработать денег, съехать от родителей, снять себе жильё, начать обеспечивать себя, завести девушку, семью, детей, реализоваться в жизни… Могли бы. Проблема в том, что для того, чтобы им реализоваться, – им нужно перестать быть леваками. Их самореализация возможна только тогда, когда изменится самая их внутренняя сущность. То есть когда наступит их духовная смерть. В этом и состоит трагедия любого левака: чтобы добиться успеха – надо умереть. Либо духовно, перестав быть леваком, либо по-настоящему, то есть погибнув в бою. Но левак труслив. Он боится смерти. Ему страшно умирать в обоих смыслах. Если левак решает погибнуть от полицейских пуль, он до последнего колеблется, боится, и если в итоге погибает, то смерть его в любом случае выглядит глупой, нелепой и вроде как случайной. Но куда чаще левак умирает духовно. Он боится этого, старается до последнего оттянуть свою окончательную смерть. Чаще всего это происходит постепенно. Он умирает, медленно деградируя и разлагаясь. Он постепенно выходит из движа. Движ выталкивает его как мёртвое инородное тело, и в конце концов он обнаруживает себя солидным мещанином с брюшком и женой и понимает, что умер. Это обычно повергает его в экзистенциальный ужас и чудовищную тоску. Это легко может кончиться запоем или самоубийством. Или тем и другим. Но самое страшное, что может случиться с леваком, – это ничего. Воистину, нет ничего более печального, чем левак, который так и остался леваком. Он не погиб в бою, не превратился в обывателя, – он так и состарился и остался леваком. В голове – та же чудовищная каша из геваризма, анархизма, ленинизма, троцкизма, маоизма… Вот это по-настоящему грустно.

Соня быстро поняла эту грустную суть левачества. Настоящий левак никогда не будет удовлетворён. Он просто не может быть удовлетворён, потому что он левак. Идеология предписывает ему жить для других, всем жертвовать во имя борьбы и блага других людей. Но левак – человек, и поэтому он вынужден страдать от материальных трудностей. Ему хочется жрать, спать, ему нужны друзья, девушка, свободное время. А этого нет. Левак – априори неудачник. Быть леваком – это и значит мало жрать, плохо жить и никогда не иметь девушки. Таково экзистенциальное положение левака: он вечно будет неудовлетворён, он и должен быть неудовлетворён. Левак по определению обречён страдать.

Идеология предписывает леваку бороться. Но окружающая действительность совсем не располагает борьбе. Простые люди заняты своими простыми делами: на майские праздники они едут жарить шашлыки, а не идут на демонстрации. Эта борьба им до лампочки. Люди не хотят бороться. Они хотят жить. Родители не поддерживают и считают идиотом. В школе смотрят как на девианта. Девушки тем более не интересуются. Вся жизнь вокруг говорит леваку: откажись от борьбы, жри, бухай, снимай шлюх, фарми бабло! Вокруг левака нет борьбы. В стране нет ни партизанского, ни рабочего, ни даже студенческого движения. Ему попусту некуда приткнуться. Он не может уйти в лес и примкнуть к партизанскому отряду, не может пойти на завод агитировать рабочих. Потому что в лесу нет ничего, кроме гор мусора и толп наркоманов, а рабочие на заводе только осмеют. Вокруг себя он может собирать только таких же леваков. В результате его борьба будет очень камерной. Разве развернёшь ты герилью, когда у тебя группа из четырёх подростков?

Леваки обожали Соню. Они обожали её не за какие-то личные качества, а просто так, за сам факт её существования. Если она появлялась на левацком сборище, все там забывали про повестку и смотрели только на Соню, слушали только Соню. До этого она бывала на собраниях стариков. Те хвалили её, дескать, новая поросль зла растёт, но в принципе были заняты своими делами. Они ценили её за то, что она была молола и активна, тогда как леваки любили её за то, что она Соня.

Она ведь прекрасно знала, что большинству леваков до лампочки и честь, и борьба, революция. Они любят пиво и махачи, любят красивых девушек и хорошую жизнь. Короче, они любят то, чего у них никогда не будет. Соня с четырнадцати лет шлялась по впискам и поэтому знала, что самая крутая левацкая вписка будет в сто раз отстойнее, чем самая занюханная вписка аполитичных подростков. Если левак пьёт пиво, его обязательно вырвет. Если левак полезет в драку, его обязательно изобьют. Никакая девушка никогда не будет состоять с леваком в отношениях. Удел левака – насмерть захлебнуться в собственной рвоте, лёжа под забором. Любой зэк, только что откинувшийся с зоны, любой алкаш будет привлекательнее для женщины, чем левак. Левак – сосредоточение всего самого мерзкого, что может быть в человеке.

Соня презирала леваков, но ненависти к ним у неё не было. Она воспринимала из как навозных жуков, как грязь под ногами. Она не испытывала ни малейших симпатий к левацкой идеологии. Ей были отвратительны эти дурацкие засаленные майки с портретами Че Гевары, тяжёлые кожаные косухи, перчатки с обрезанными пальцами и прочая дичь. Она испытывала немыслимое отвращение к левакам. Они были для неё как мясо.

И при этом Соня спала со всеми леваками Кургана подряд, ни для кого не делая исключений. А цели у неё было две – власть и деньги. Через секс она решила поработить леваков. И у неё это прекрасно получилось.