Казалось, будто тот, кто эту надпись делал, внезапно ослаб и не смог намалевать ровно.

Рядом была нарисована сатанинская пентаграмма. Внутри неё помещалась голова козла. Пугающе живые глаза зверя устремлялись прямо на зрителя.

Ближайшую к зрителю стену по диагонали пересекала криво намалёванная чёрным несмываемым маркером надпись: «Panks not died!».

В дальнем углу висел плакатный календарь с изображением котёнка. Календарь был старый, за 1999 год. Левый нижний край его заметно оборвался.

Устремлённые куда-то в противоположный угол комнаты зелёные глаза котёнка выражали целый спектр эмоций. Немыслимой глубины грусть и нестерпимая обида. Всепожирающая тоска и непереносимый стыд. Полное отчаяние и глубокое разочарование в судьбе и окружающих. Горечь поражения и стоическая покорность судьбе. Казалось, малыш так и хочет сказать, захлёбываясь слезами: «Ну, вот и всё!».

Рядом с котёнком висело лубочное изображение богородицы. Похожие повсеместно встречаются в католических странах. Но это изображение явно было православным.

Стоящая среди залитых солнечным светом облаков святая дева вздымала руки кверху. К ним отовсюду слетались ангелы.

Серый облупившийся потолок весь расходился трещинами. Особенно много их вылезало из того места, где к нему крепилась старая советская люстра, накрытая пыльным абажуром из вышитой непонятными завитушками красной ткани. От люстры расходились в стороны четыре изогнутых лапы со светильниками. Тени от них причудливо смешивались с длинными чёрными трещинами, покрывавшими потолок.

Выглядело это мерзко и страшно. Люстра походила на огромного паука. Потолочные трещины и длинные кривые тени напоминали паучьи лапы.

От люстры исходил зловещий грязно-розовый свет, тусклый и навязчиво-раздражающий одновременно.

В ближней стене было проделано окно. На узком, когда-то выбеленном, но теперь потемневшем от грязи и времени подоконнике высились батареи до краёв наполненных окурками консервных банок и пустых бутылок от водки. В старой некрашенной деревянной раме дребезжали от ветра тонкие стёкла.

За окном стояла глубокая ночь. Видно почти ничего не было. Ничего, кроме одной детали.

Длинные, кривые, похожие ни то на щупальца, ни то на клешни – чёрные ветви деревьев плотно упирались в оконное стекло. Казалось, они налегали на него изо всех сил, будто хотели разбить и проникнуть в комнату.

Возле окна стоял старый обеденный стол грязно-белого цвета. Стол заваливался на один бок и выглядел довольно хлипким. Возле стола стоял колченогая деревянная табуретка.

В дальнем углу располагалась покрытая дешёвым, жирно переливающимся на свету лаком дощатая дверь. Последняя была распахнута настежь.

Такова была изображённая на картине комната. Теперь пару слов о том, что в этой комнате происходило.

На грязном столе животом вниз лежал раздетый догола мальчик лет двенадцати. Ноги его свешивались со стола и слегка подгибались, подобно лягушачьим лапам. Левая рука его тянулась к подоконнику, тогда как правая плетью свешивалась к полу.

Миловидное лицо портила чудовищная гримаса. В глазах несчастного застыли нечеловеческий ужас и глубокое отчаяние.

Над мальчиком учинял насилие огромный мужичина.

Насильник стоял прямо возле стола. Левой рукой он держал свою жертву за щиколотку левой ноги. Правая рука тянулась к спине мальчика. Твёрдые рельефные мышцы её были напряжены до предела.

В правой руке был зажат штык-нож от автомата Калашникова. Оружие по самую рукоятку вонзалось ребёнку между рёбер.

Весёлый ручеёк алой крови катился по округлым бокам ещё живого существа прямо на белый стол, а оттуда и на пол. Под столом темнела лужа стремительно застывавшей детской крови.

Насильник был высоким, метра под два ростом, и очень крепким жилистым мужиком. Возраст его определить было трудно. С равным успехом ему можно было дать и двадцать лет, и все сорок.

На перекошенном ненавистью лице вздувались толстые серые вены. Мышцы шеи были напряжены так, что казалось, будто мужик сейчас лопнет от натуги.

Безумные глаза полыхали адским пламенем. Ненависть и похоть – вот те два чувства, которые ощущались в этом взгляде.

Мужик ненавидел мальчика, он хотел убить его. Более того, он его и убивал. Но при этом он страстно его хотел.

Растрёпанные тёмно-русые волосы с заметной проседью переливались отвратительным сальным блеском. Длинные неаккуратные усы торчали в разные стороны и напоминали еловые ветви. Жёсткая трёхдневная щетина покрывала всю нижнюю часть лица.