Шрифт:
– Я не узнаю тебя, Дуня, – Мария Аркадьевна покачала головой. – Ты будто заговорила на неведомом языке, какому мы тебя не учили.
– Просто я поняла, о чём говорил граф Будрейский, а вы его не услышали. И мне понравились его суждения. Но… но что бы он ни говорил, видеть его в дедушкином имении для меня постыло!
Ольга подошла к столику с графинами и подняла наполненный бокал:
– Взгляните, он не притронулся к нашей наливке.
– Уж не боялся ли, что мы его отравим? – Мария Аркадьевна закатила глаза.
– Отчего же так? Быть может, он не пьет крепкие напитки. Или сладкое не любит, – предположила Ольга.
– Или у него нетерпимость к рябине, – вздохнула Евдокия. – Да только кому от этого легче?.. Благословите, маменька: я так устала нынче, что уже иду спать.
«Если смогу заснуть…»
Глава IV
18-го мая в голубом платье, с одной косой, уложенной кольцом, Евдокия читала на крыльце «L'abbaye de Northanger» 7 . Солнце пригревало по-весеннему, пели соловьи в саду. С яблонь мотыльками осыпались розовато-белые лепестки, и цветущие вишни словно запорошило снегом. Как ни старалась Евдокия занять ум миром романа, мысли рассеивались. То она следила, как пчела собирает пыльцу на сирени. То воробушек цеплялся по ветке тонкими лапками, то алая божья коровка ползла по парапету. За потерянной французской строчкой навязчиво лезла в голову русская. «Мы ожидаем судный день…» «Как проблеск солнечного света…» Новый прошлогодний переплёт скрипел в руках, нечитанные листы приставали друг к другу. И книге будто не хотелось листаться. И снова: «Мы ожидаем судный день…»
7
«Нортенгерское аббатство» – французский перевод романа Джейн Остин.
И почему-то Генри Тилни виделся с лицом графа Будрейского! Евдокия захлопнула книгу и отправилась в дом.
Солнце светило с запада в окно Ольгиной спальни на широкую девичью кровать за белыми колоннами, ломалось в складках откинутого полога. Ольга перед трюмо забирала в косу выбившиеся пряди и в зеркале увидела вошедшую сестру.
– Ты собираешься к Матвею? Он разве ждёт тебя?
– Поищу его. Матвей гуляет в лесу – я слышала свирель.
Евдокия села на кровать и вытащила куклу из-за пуховых подушек, сложенных под кружевную накидку.
– Знаешь, Оля. Папенька настроен против графа Будрейского, но я отчего-то не могу держать на него зла. Не знаю, почему.
Сестра расправила розовый пояс под пышной грудью и села рядом.
– Верно, уж пол-уезда прочит за него дочерей, – её вздёрнутый нос сморщился. – Соседи всегда имели виды на наше Первино – папенька недаром ни за что бы им его не продал.
Кукла выпала у Евдокии из рук. И правда: что Первино продали графу Будрейскому – лишь полбеды. А как женится! А как дети родятся! По дедушкиной земле бегать станут – и кто рассудит, кому эта земля роднее? Потомкам графа Будрейского достанется – а они поделят. Или распродадут… Дети – его и какой-нибудь Машки Симаницкой!..
Ольга подняла с пола куклу: «Цела. Нос не откололся». Поцеловала сестру и побежала к Матвею.
«Господи! Не допусти, чтобы он женился!» – Евдокия сползла с кровати на колени.
Гнать, гнать эти мысли в омут! Лучше пойти к Владимиру – он знает, чем развеселить.
Окно в его комнате тоже глядело на закат. Брат сидел за письменным столом-секретером, освещённым мягкими лучами, древесным цветом обоев и его белоснежной рубашкой.
– Что ты делаешь? – спросила Евдокия.
– Хочу написать письмо Натали, – он припомаживал гусарские усики гусиным пером.
– Ты скучаешь по ней.
Владимир усмехнулся. Бросил перо в бронзовую чернильницу с фигуркой обнажённой жрицы.
– Я ведь не рассказывал тебе, как был у них на Пасхальной неделе. Она играла вальс на клавикорде. Я наклонился и шепнул ей на ушко, что хочу сказать нечто важное, но надобно выйти в бальную залу. Само по себе разумеется, прекрасная Натали не догадалась, что это свидание. И спросила: «Отчего нельзя сказать сейчас?»
– И что ты ей ответил?
– Ответил: это тайна. Приходите – узнаете. Барышни тайны любят… Я вышел и стал ждать её в пустой зале. Она пришла. Взглянула на меня наивными глазками. И тут я подхватил её за талию, покуда она не опомнилась, и поцеловал в губки.
– Ах!.. Бедняжка.
– Бедняжка?! Бедняжка – твой братец! Милая Натали одарила меня пощёчиной!
– Прости, Володя, – Евдокия боролась со смехом, давя ладонью на грудь, – но твоя Натали права.
– Пожалуй, я не стану писать ей, – скомканный лист с каракулями откатился на край секретера. – До сих пор ни одна дама не могла устоять перед моими поцелуями. Я сделаю так, что она сама упадёт в мои объятия!
Какое искреннее негодование!
– Не думаешь ли ты жениться на ней?
– Жениться – Боже упаси! – Владимир откинулся на фанерную спинку стула. Зевнул. – Скучно мне что-то. И в столице я давно не бывал…
Евдокия подошла к клавикорду, придвинутому к боку изразцовой печи, и начала играть сонату номер четырнадцать Бетховена 8 .
– Скучно? Ну поди соблазни Палашу. Или Алёнку.
– Не хочу.
Брат с сестрой посмотрели друг на друга – и расхохотались. Владимир никогда не флиртовал с крепостными девками – c'est primitif! 9
8
В 1830-е годы названа «Лунной»
9
Это же примитив! (фр.)