– Делай как знаешь, - отозвался Сэмуэй.

Лейбен подошел к дверям. Когда он их распахнул, шум и гул голосов выплеснулся наружу, как волна, набегающая на берег - празднество происходило тут же, в холле, - и, перешел в глухой рокот, едва дверь захлопнулась. Приятели напряженно ждали, глядя, как темные вершины деревьев покачиваются в небе и временами вздрагивают под легким ветерком; казалось, их интересовала эта картина, но на самом деле им было не до нее. Один из них принялся шагать взад и вперед, но вскоре остановился, почувствовав, что теперь не до прогулок.

– Думается, за это время Лейбен уже мог бы повидать хозяйку, - прервал молчание Смолбери.
– Видно, она не пожелала с ним говорить.

Дверь отворилась. Из дома вышел Толл и направился к товарищам.

– Ну что?
– спросили оба разом,

– Мне так и не пришлось вызвать ее, - запинаясь, пробормотал Толл. Все стараются веселиться, да что-то у них не клеится, хотя есть все, что душе угодно. У меня, ей-богу, не хватило духу окатить их холодной водой, хоть убей, не пойду на это!

– Знаете что, войдемте-ка мы все вместе, - мрачно сказал Сэмуэй, может, я улучу минутку и перекинусь словечком с хозяином.

Все трое вошли в холл; это просторное помещение было убрано для приема гостей. Наконец начались танцы. Батшеба колебалась, не зная, оставаться ли ей или уйти; еще совсем недавно она была молоденькой девушкой, а теперь приходилось напускать на себя степенность, и это ее тяготило. По временам ей казалось, что никак не следовало приезжать сюда, потом ей приходило в голову, что это было бы очень жестоко с ее стороны. Наконец Батшеба выбрала нечто среднее, сказав себе, что пробудет около часа и незаметно ускользнет; с самого начала она твердо решила не танцевать, не петь и вообще не принимать участия в празднестве, оставаясь лишь зрительницей.

Когда намеченный ею час прошел в болтовне и разглядывании гостей, Батшеба шепнула Лидди, чтобы та не спешила уходить, а сама пошла одеваться в небольшую гостиную, украшенную, как и холл, падубом и плющом и ярко освещенную.

Комната была пуста, но не прошло и минуты, как появился хозяин дома.

– Миссис Трой, надеюсь, вы не уезжаете?
– сказал он.
– Праздник только что начинается.

– Прошу меня извинить, но я хотела бы уйти.
– В голосе ее прозвучала тревога, - она помнила о своем обещании и предвидела, о чем он сейчас заговорит.
– Время еще не позднее, - прибавила она, - я пойду домой пешком, а Лидди и мой работник пусть возвращаются, когда им вздумается.

– Я уже давно ищу случая поговорить с вами, - сказал Болдвуд. Вероятно, вы догадываетесь, о чем будет речь.

Батшеба молча опустила глаза.

– Вы даете мне его?
– пылко спросил он.

– Что?
– прошептала она.

– А, вы уклоняетесь! Я имею в виду обещание. Я не хочу вырывать его у вас и буду молчать о нашем сговоре. Только дайте мне слово! Вы же знаете, что это чисто деловое соглашение между двумя людьми, и тут нет речи о страсти.
– Болдвуд сознавал, что он лжет, говоря так о себе, но он уже убедился, что иначе ему не подступиться к ней.
– Обещание выйти за меня замуж через пять лет и восемь месяцев. Вы должны дать мне его!

– Чувствую, что должна, - проговорила Батшеба, - ведь вы так настаиваете. Но ведь за это время я сильно изменилась... я несчастная женщина... и уже не та... не та...

– Вы по-прежнему прекрасны!
– вырвалось у Болдвуда. Он сказал от чистого сердца, с глубоким убеждением, не допуская и мысли, что она могла воспринять это как грубую лесть и желание угодить ей.

Однако его слова не произвели особого впечатления, и она сказала вполголоса бесстрастным тоном, который доказывал, что она говорит правду:

– Я не испытываю никакого чувства. Я оказалась в трудном положении и, право, не знаю, как поступить, и мне не с кем посоветоваться. Но все же я даю слово, раз вы его требуете. Я смотрю на это как на уплату долга.

– Итак, вы выйдете за меня замуж через пять или шесть лет?

– Не будьте так настойчивы. Я не выйду ни за кого другого.

– Но вы должны назначить время, иначе какое же это обещание!

– Ах, я не знаю! Отпустите меня, пожалуйста!
– взмолилась она, тяжело дыша.
– Я боюсь поступить неправильно! Мне хотелось бы отдать вам должное, но если я это сделаю, я могу причинить себе вред и, может быть, нарушить заповедь. Есть основания сомневаться в его смерти, а если он жив, то я совершу ужасное преступление. Дайте мне посоветоваться с поверенным, мистер Болдвуд.

– Скажите, дорогая, эти желанные слова, и мы больше не будем касаться этого вопроса... Шесть лет блаженного жениховства, а затем свадьба... О Батшеба, скажите же!
– умолял он хриплым голосом, больше не в силах разыгрывать из себя друга.
– Обещайте, что вы будете моей, я заслуживаю этого, видит бог, заслуживаю, ведь так, как я вас люблю, еще никто вас не любил! И если у меня тогда вырвались опрометчивые слова, если я так непозволительно погорячился, разговаривая с вами, то, поверьте мне, дорогая, я не хотел вас расстраивать, я был в смертельном отчаянии, Батшеба, и сам не знал, что говорю. Вы и собаку бы пожалели, если б она страдала, как я. Ах, если б вы знали о моих муках! Иной раз мне хочется от вас утаить все, что я пережил из-за вас, а иногда меня ужасает мысль, что вы никогда об этом не узнаете. Сжальтесь же надо мной и подарите мне эти крохи, ведь я готов умереть за вас!