***

Уши улавливают звук шагающих ног, эффективно способствующих ослаблению моего мысленного пузыря, цепляются за это шарканье и образ прикрываемой двери, как за что-то новое посреди затянувшейся тишины. Воображаемый шар, возникший в моей голове, недолго думая, почти тут же лопается, будто его и не существовало. Как давно вообще начался матч? Сколько я уже сижу тут, уставившись прямо перед собой?

— Вот ты где. Всё-таки ещё здесь. А то я уже начала думать, что, может, ты уехал на такси, а машину бросил на парковке. Тимоти и Митчелл…

— Да пошли они.

— Ты же это не всерьёз.

— Поверь, всё именно так, — я не отправил смс, настолько погрузился в себя и собственные переживания, что вообще не прикасался к телефону после того перелёта. Из-за этого я заслуживаю то, что, решая мою судьбу без моего непосредственного участия, они не посчитали гуманным и правильным предупредить меня обо всём накануне? Я бы не барахтался сегодня зря, предполагая, что всё ещё можно изменить, и нарываясь на скандал. Да я даже никуда бы не поехал, если бы знал о том, что в моём появлении нет совершенно никакого смысла. И к настоящему моменту времени был бы уже смирившимся и согласным с чужими убеждениями, а не злым и пребывающим в бессильной, но всё же кричащей ярости.

— То есть ты даже не хочешь знать, как идут дела?

— Ну я думаю, что впереди заключительные двенадцать минут. Раз ты здесь, — Брук бы не отправилась на мои поиски и не пришла сюда раньше перерыва между третьей и четвёртой четвертями, потому что только после выступления в нём девчонки могут насовсем уйти в свою раздевалку, чтобы в дальнейшем разъехаться по домам. Так что всё логично. Работа закончена, профессиональный долг выполнен, можно заняться и звездой в отставке.

— Пока 79:76 в нашу пользу.

— Я разве спрашивал?

— Ладно, что у вас троих произошло? — Брук садится рядом со мной по-турецки, невзирая на то, что на ней юбка, которая от этого начинает выглядеть короче, чем есть, и тоже откидывается спиной на стену. Я замечаю отсутствие кроссовок поверх будто новых гольф, настолько они белые и чистейшие, как, впрочем, и весь наряд для финального выхода целиком.

— Где твоя обувь?

— В раздевалке.

— Ты обошла так всю арену?

— Ну не всю, но почти, — отвечает Брук так, словно это не великое дело, и в нём нет ничего особенного. Но стал бы меня с такой дотошностью искать кто-нибудь другой? На паркете явно справляются без моего участия, так что я зол, но одновременно и растроган. — Что ты на меня так смотришь?

— Знаешь, ты могла бы и забить на всё это.

— И как бы я потом думала о самой себе?

— Они даже меня не поддержали, представляешь? Просто вышли за дверь, и всё, — отвернувшись, говорю я, потому что не думаю, что во мне достаточно силы или наоборот слабости, чтобы поделиться наболевшим, глядя прямо в глаза. — Я, видите ли, опять был с женщиной, которую уже предпочитал команде, а им пора на паркет. Но что ещё мне остаётся делать, если она беременна моим ребёнком?

— Но, если честно, ты ведь с ней не только по этой причине. И ты знаешь это, Картер, лучше, чем кто-либо ещё. Я просто…

— Что?

— Ничего.

— Нет уж, так не пойдёт. Раз начала, то будь добра, договаривай, — фактически приказываю ей я, потому что молчание может оглушать. А мне этого вполне хватает с Лив. Так сегодня к ней прибавились ещё и парни. Боюсь, что вскоре мне захочется что-нибудь разбить.

— Ладно, я скажу, — Брук спускает правую ногу на пол и внезапно довольно-таки болезненно хватает меня за подбородок, поворачивая мою голову к себе, — я не особо тебя знаю, это факт, но по тебе сходят с ума, и ты пользовался этим на полную катушку без стыда и раздумий, просто брал то, что само шло в руки, или это не так, и ты станешь отрицать?

— Нет, не стану, — на автомате произношу я, потому что пребываю в некотором шоке от мощи физической силы, заключённой в визуально хрупких и слабых пальцах.

— Тогда какого черта ты словно помешался? — тут Брук наконец убирает свою руку, но я всё ещё ощущаю её резкое прикосновение и тру кожу, пытаясь прийти в себя, — тебя послушать, так она только и делает, что вытирает о тебя ноги, — предположение это грубое, ожесточённое и задевающее меня за живое, прямо за сердце, и сама мысль о том, чтобы согласиться с ним, не споря и не протестуя, мне не иначе, как противна, но, может, это правда? Будь всё хоть немного по-другому, я бы уже давно всё изменил, склонил одну конкретную женщину к тому, о чём отчаянно мечтаю, заполучил её обратно, чтобы она стала моей даже в том смысле, в каком никогда ею не была и не собирается становиться, и мне это ничего бы не стоило. Ни моральных страданий, что меня снедают, ни всех телодвижений, что я предпринимаю, ни мук, ощущающихся, как истинно физические. Но я словно топчусь на одном месте. — Ты что, совсем без гордости? Пора избавляться от этой привычки, Картер. Стоит только щёлкнуть пальцами, и к тебе буквально выстроится очередь из желающих сделать всё, о чем бы ты ни попросил, — в этот момент раздаётся сигнал пришедшего сообщения, но я даже не шевелюсь, потому что знаю, что это однозначно не у меня, а Брук достаёт телефон из кармана спортивной командной куртки белого цвета, надетой поверх топика без использования молнии, — это от Кейт. 113:97. Вы победили.

— Но не я.

— Кажется, тебя, и правда, нужно встряхивать, — осторожно замечает она, чуть касаясь моей правой коленки, что напоминает мне о том, как, должно быть, странно я выгляжу со стороны. Шорты от формы, но повседневный верх в виде тёплой толстовки, которую я так и не успел сменить на соответствующую им майку. В любом случае пора убираться из раздевалки, и в темпе. Не хочу видеть ничьи счастливые лица. — Так что да.

— Что да?

— Я пойду с тобой в субботу. Но ты оплатишь мне платье.