Но тем временем подушечки большого и указательного пальцев словно отвечают на этот вопрос, когда инстинктивно и едва ли в полной мере осознанно я провожу ими по тому месту, где должна плотно держаться полоска из драгоценного металла, которую я именовал обручальным кольцом, и которая была там ещё вчера. Странный зуд наряду с Оливией передо мной заставляет меня впервые задуматься о том, насколько это решение было правильным. В любом случае толку от этих мыслей ничтожно мало. Оно абсолютно и официально необратимо.

— Ты не отвечаешь на звонки, — Оливия всматривается в моё лицо, словно пытаясь там что-то увидеть или же, что более вероятно, опять пробраться мне под кожу для нанесения очередного удара. От напряжения в воздухе, которое, скорее всего, ощущаю только я, мои руки автоматически и невольно сжимаются в кулаки от всей этой глубоко ненавистной мне ситуации.

Я хочу быть злым, ненавидеть ещё больше, чем это вообще возможно, но как только эта женщина всего лишь на мгновение дотрагивается рукой до своей поясницы, возможно, в приступе боли или просто для поддержки спины, я забываю обо всём плохом, связанном с ней. Где-то внутри остаются мысли лишь о таком нуждающемся в заботе малыше, у которого, кроме моей семьи, в значительной степени не будет больше никого. Мой сын это единственное, что должно меня волновать и беспокоить. Не Оливия с её демонами и громадным букетом личностных проблем, и не мои желания, питаемые в отношении одной конкретной женщины, а только маленький ребёнок, которому необходим здравомыслящий отец, а не разбитый на тысячи мелких осколков ноющий слабак.

— Ну, такое иногда случается. Я был занят. А ты что, волновалась? Мило с твоей стороны, но, знаешь, не стоило. Как видишь, я цел и невредим, и вовсе не благодаря твоим усилиям, — наверное, с моей стороны это даже низко и подло, говорить такие слова любимой, чёрт побери, женщине, но у меня больше нет сил бороться с ней, умолять её нуждаться во мне и быть со мной, если это не то, чего она хочет сама. Я, вероятно, справлюсь без неё, а ей пора испробовать на себе всё то, что ощущаю я уже на протяжении длительного отрезка времени. Пусть же сполна прочувствует это чёртово безразличие.

— Не моими? Значит, вот так ты показываешь, что тебе нужна лишь я? — Оливия взрывается, снова делая то, что ей удаётся лучше всего прочего, а именно словесно уничтожает меня, но, выпрямившись настолько, насколько это возможно, словно с целью показать своё превосходство, я не позволяю ей продолжить начатое.

— Мы не будем возобновлять этот разговор. Я закончил его ещё вчера. Ты должна помнить, почему, — на самом деле я совсем не против поговорить обо всём нормально, спокойно и на трезвую голову, и если бы Оливия хотела того же, то, наверное, не стала бы меня слушать. Возможно, мы бы даже обсудили имя для нашего сына и то, какого цвета и модели будет его кроватка, но между нами на некоторое время воцаряется поглощающая нас тишина, так что ею, очевидно, всё сказано. Наверное, всё это, и правда, лишь очередная классическая уловка.

— У меня сегодня приём. Ты отвезёшь? — её тон сухой и ничего не значащий, словно речь идёт просто о покупке новых туфель от любимого дизайнера, которые прямо сейчас ей всё равно не пригодятся, а я, тем не менее, обязан услужить, но дело даже не в этом. А в том, что я совершенно забыл, какое сегодня число, в принципе не готов покинуть своё жильё и, несмотря на все собственные обязательства, абсолютно не хочу их соблюдать и находиться с ней рядом.

— Я не могу, — нелепо говорю я, ненавидя себя за то, что это на самом деле просто вылетело из моей головы, словно пробка из бутылки с шампанским. Наверное, со стороны вы бы сделали вывод, что я уже не справляюсь, хотя ребёнка ещё даже нет, но приходить к таким умозаключениям непозволительно преждевременно. Всё дело в разочаровании. И всё-таки в производимом, будь он проклят, эффекте. В том, как на меня действует мать моего будущего ребёнка, и в том, что она делает со мной из раза в раз, и неважно, нарочно или нет. Сначала мне надо от всего этого оклематься.

— Я уже догадалась, — она снова смотрит на меня вроде бы как обычно и мирно, без упрёка и страдания во взгляде, но есть в ней что-то такое, что заставляет меня испытывать стыд, вину и неприятное, тлетворное и тошнотворное ощущение, что прошлая ночь… Что она была ничем иным, как актом подлой измены. Даже ничего не говоря вслух, Оливия словно указывает на то, что я предатель и отвратительный человек. Кажется, весь мой завтрак может в любой момент попроситься обратно. Соответствующий спазм уже почти сводит желудок. А Лив выглядит словно ниже, чем на самом деле, и она не могла не видеть девушку, спустившуюся по моему крыльцу и севшую в ожидающее её такси. Только идиот бы не понял, что раз это происходит ещё до полудня, то та была внутри здания явно с минувшего вечера.

Часть меня нуждалась, хотела и получила желаемое, пусть подробности я и помню смутно. Меня не терзали ни угрызения совести, ни переживания о собственном моральном облике, когда есть женщина, вынашивающая моего ребёнка и в теории способная чего-то в своей душе не перенести. Но я был спокоен только до этого самого момента. А теперь внутри творится нечто непонятное. И я злюсь, что схожу с ума по этой женщине и не могу ей противостоять, и, смотря прямо в её глаза, чувствую себя не иначе, кроме как ничтожеством. И я ненавижу себя за это. За все эти ощущения и мысли и за то, что не смог переключиться на другую женщину, которая, возможно, гораздо лучше той, что стоит передо мной, и смогла бы стать хорошей матерью для моего сына, радуя его по утрам вкусными оладьями со съедобными рожицами на них. А ведь мне не из-за чего себя грызть и испытывать всё это, ведь у нас всё кончено. Никто не сможет меня упрекнуть, что я просто сдался без борьбы и ни минуты не старался. Сердясь на собственную персону, я снова свирепею, как вчера или почти так же, ведь это утро так хорошо начиналось.

— Просто моя машина не здесь.

— То есть вы провели ночь в разных комнатах? — она серьёзно спрашивает об этом, когда ничего мне не даёт? Когда всё, что я получал, это крохи, а теперь благополучно лишился и их? Думала ли она хотя бы раз о том, чтобы попытаться сделать хоть что-то ради нас двоих вместе? О том, что хочет всё вернуть и возродить нашу семью? Разумеется, нет. Отнюдь. Похоже, я единственный, кому это необходимо, несмотря на то, что семью нельзя построить в одиночку, и это всегда задача для двоих. Ей же не нужен ребёнок, а я с ним и подавно, а значит, нечего заявляться ко мне и заглядывать под моё одеяло. Возможно, сейчас я даже жалею, что Оливия не заявилась чуточку раньше и не встретилась с девушкой, с которой я провёл ночь, буквально лицом к лицу, а то и вовсе не выдернула нас из кровати. Быть может, только так она бы задумалась, что я не чёртова игрушка и не марионетка, которой можно помыкать, как душе угодно, а самостоятельная личность со своими устоявшимися взглядами на жизнь и границами, заслуживающими уважения.